• Главная • Воспоминания •

Из воспоминаний

<Назыров П.Ф. Челябинск в 1918—1919 гг. (Из истории города периода гражданской войны //

Челябинск неизвестный: Краеведческий сб. — Челябинск, 1996. — Вып. 1. — С. 101—103.>

Переходные моменты, выделяющиеся над обычным течением жизни города, и являющиеся концом одного и началом другого периодов его истории, всегда вызывают особый интерес. Приводимые ниже воспоминания, посвященные освобождению Челябинска от колчаковцев, принадлежат Василию Александровичу Протасову (1856 — 1929) — городскому деятелю, краеведу, брату М. А. Протасова, в июле 1919 г. — члену комитета по охране порядка и безопасности граждан (представителю от общества взаимного страхования). Они представляют собой небольшую рукопись, начинающуюся сразу под текстом и на обороте последнего объявления комитета (копия). Объявление напечатано в новой орфографии и, видимо, предоставлено и помещено в дело одновременно с воспоминаниями (Протасовым?). Время написания воспоминаний можно приблизительно отнести к середине 1920-х гг., когда истпарт приступил к сбору документов и материалов по истории гражданской войны. Воспоминания не озаглавлены. Текст приводится с соблюдением стилистики оригинала (ЦДНИЧО. ф. 596. Оп. 1. Д. 131. Лл. 65—66 об.).

Публикация П. Ф. Назырова

Мне от нескольких лиц приходилось слышать, что днем вступления Красной Армии в Челябинск должно считать 24 июля 1919 г. Это неправильно и вот почему: заседание комитета по охране города (на время безвластия) было последним — вечером 23 июля. Тотчас после заседания, я, по указанным адресам, отправился разыскивать пишущую машинку, чтоб отпечатать хоть несколько экземпляров «К населению г. Челябинска» (последний лист настоящего дела). Навстречу мне (бывшая Сибирская и продолжение ее Ивановская улицы) спешно двигались подводы с мешками (очевидно, мука с мельницы Архипова, или с мельницы Толстых близ самого города).

Однако, разыскать пишущую машинку мне не удалось и я вернулся домой, где застал дожидающимся меня домовладельца Литвина из нашей, Никольской тогда, улицы.

Де факто в городе не было уже ни какой власти и мы, естественно, опасались первым делом погрома еврейского населения, а — вполне возможно — и общего. Рассуждая на эту тему, мы с Литвиным (член комитета) решили в предстоящую ночь ходить по нашей улице, чтоб в случае начала «беспорядков» немедленно оповестить население нашей и, по возможности, прилегающих улиц. Ночью однако ничего особенного не случилось. 24-го я встал часов в 10 утра (потому что лег спать около 5 утра) первым делом занялся разрешением вопроса где бы разыскать пишущую машинку.

Вспомнив, что у одного знакомого за рекою была пишущая машинка, я направился туда. На мосту, навстречу мне, то и дело стали попадаться спешно идущие горожане; я, занятый своей мыслью, не обращая внимания, шел все вперед, да вперед. Наконец меня кто-то окликнул вопросом: «Куда Вы? Разве не видите, что делается?» В это время над мостом разорвалась шрапнель (или другого рода какой-то снаряд — я в этом не сведущ). За тем в воздухе, по направлению с северо-востока на юго-запад, засвистели снаряды (или пули). Я было остановился, а потом решил продолжать путь: свистит и разрывается высоко в воздухе — следовательно не опасно[1]. На Хлебной площади еще больше и больше встречается граждан; я все таки-иду; канонада продолжается (вероятно со стороны отступающих белогвардейцев), а ответа на нее с противной стороны нет (Хорошо не знаю и утверждать не могу, но — кажется с колокольни Симеоновской церкви давались сигналы куда направлять выстрелы на подступающих к городу красноармейцев).

Я уже прошел сенную площадь, иду по Екатеринбургской улице; знакомый к которому я шел, сидит у ворот на лавочке. Объясняю причину моего визита, а он мне говорит: «На какой черт тебе теперь пишущая машинка — видишь, что делается». — А ты-то что сидишь, спрашиваю я. «Заставили вот телефон караулить, — вот и сижу.»

Оказывается, на заборах, на ставнях домов — видимо спешно — протянута телефонная полевая проволока по Екатеринбургской улице и далее за город; а откуда она тянулась — я не интересовался.

Весь этот день шли воинские обозы с полевыми кухнями, аммуницией и т. п. по направлению в Сибирь. Было действительно жутко, но утверждать, что именно в этот день, т. е. 24 июля вошли в город красноармейцы, не основательно. Кажется вечером этого дня был разграблен белогвардейцами кооперативный еврейский магазин на Уфимской улице в доме Холодова; забраны мука в мешках, разного рода крупы, соль и т. п. съестные припасы — вернее всего это могут установить евреи, из коих многие по сие время здесь живут; о разграблении же других магазинов ни чего не знаю.

Часов с 10 вечера началась канонада из орудий видимо со стороны наступающих красноармейцев по окопам белогвардейцев. Момент был тяжелый; естественно, мы боялись бомбардировки города[2]; надо полагать, едва ли в эту ночь кто нибудь помышлял о сне...

К утру, когда почти совершенно рассветало, орудийная пальба прекратилась и только слышен был не благозвучный треск пулеметов, с чем челябинцы — большинство, конечно — ознакомились в первый раз. Ночью на 25-е июля то и дело улепетывали через город на кавалерийских лошадях офицеры со стороны западных окопов, в которых будто бы оставлены были только Сербские войска.

Я все это время был в доме брата (на углу Исетской и Никольской улиц). Мы не отходили от растворенных утром окон. Проходит в солдатской шинели, с винтовкой в руках, татарин или башкирец и спрашивает: «солдаты в доме есть?» Отвечаю «нет». — Дай покурить? Папирос у меня не было, я предложил подождать, принесу де табаку и бумаги; он дождался, пока я ему дал горсть табаку, бумаги и спичек. Тут же свернув и закурив цигарку, он поблагодарил и пошел далее по Исетской (на восток, т. е. по направлению в Сибирь). Я перешел в свой дом и также растворил у себя все окна. По нашей Никольской (теперь Советской) улице шагом проезжают — кучкою — 6 кавалеристов и, завидя меня стоящим у окна, приветствуют «С новым годом». Я также ответил им «с новым годом» — они засмеялись.

В этот же — 25 июля — или на следующий день ко мне поставили 7 кавалеристов; все они, за исключением одного, простой, симпатичный народ, но один из них (кажется по фамилии Давыдов) выглядел — так сказать — победителем; человек ужасно требовательный и — видимо — не пользовавшийся симпатией остальных (на дверях парадного крыльца кем-то была сделана надпись: «Давыдов — свинья»). Потом обнаружилась у нас кража пуховой подушки, оказавшаяся под седлом Давыдова, красивая лошадь которого по имени «Васька» от бескормицы изжевала его кожаную подушку над седлом, а потом у красноармейца из дома брата потерялся револьвер, в чем подозревали того же Давыдова.

Когда установилась в городе власть коменданта, приблизительно могу сказать по имеющемуся у меня документу потом, а пока настаиваю, что ранее 25 июля[3] 1919 г. красноармейцев официально в городе не было.

Василий Протасов