Главная Воспоминания


 

Ф. А. Пучков

 

8-ая Камская стрелковая дивизия в Сибирском Ледяном походе

 

 

Воспоминания генерал-майора Ф. А. Пучкова «8-ая Камская стрелковая дивизия в Сибирском Ледяном походе»были опубликованы в «Вестнике Первопоходника» (Лос-Анджелес) в 1965 г., № 44, стр. 14-20; № 45, стр. 14-19; № 46, стр. 10-16; № 47-48, стр. 30-35; № 49, стр. 19-33; № 50, стр. 8-13; № 51-52, стр. 3-12.

 

Вступление

 

Своеобразные и значительные события, известные под общим названием Сибирского Ледяного похода, отходят в даль времени, не получивши должного освещения. Между тем, эта красивая и яркая страница истории Гражданской войны заслуживает, по справедливости, быть отмеченной и сохраненной в памяти тех, кому дорого все, что связано с именем Русской Армии. Разбитые и гонимые, остатки Сибирских, Уральских и Волжских частей проявили исключительную стойкость, величие духа и непримиримость к врагам Родины, достойную лучших представителей великой нации. Те неисчислимые лишения и страдания, кои выпали на долю несчастной и героической армии, едва ли имеют равное во всей мировой военной истории. Зимний поход остатков армии адмирала Колчака по справедливости получил эпитет «Легендарный»; в этой оценке похода сходятся одинаково и друзья и враги Белой армии.

Но какие бы легенды ни рассказывались о Сибирском Ледяной походе, они не воздадут должного участникам его в той мере, как это сделало бы законченное и беспристрастное описание событий конца 19-го и начала 20-го гг. Между тем, несмотря на весь интерес к походу, до сего времени не появилось не только законченного описания всего похода, но даже отдельных, наиболее значительных эпизодов его. Как нам кажется, причина заключается прежде всего в отсутствии документов относящихся к истории похода. В своеобразной обстановке похода часто не было ни времени, ни возможности отдавать письменные распоряжения, а зачастую просто не было бумаги. По той же причине никто не мог вести систематической записи событий. Наконец, то немногое, что имелось на бумаге, оказалось в большинстве утерянным при бесконечных окружениях и прорывах. Кроме того, весь поход протекал в обстановке исключительно сложной и запутанной, при большом количестве крупных и мелких частей, принимавших участие в боях и передвижениях, зачастую без всякой связи между собой и без общего руководства. Поэтому даже детальные записи о действиях какой-либо отдельной части не дали бы полной картины событий.

Позволительно усомниться, чтобы теперь, много лет спустя после окончания похода, возможно, было восстановить всю историю его в целом. Представляется поэтому крайне важным записать хотя бы то немногое, что еще остается в памяти участников похода, и таким путем сохранить этот единственный в своем роде эпизод из истории Русской армии для последующих поколений.

В основу предлагаемых воспоминаний положены: 1) краткие повседневные пометки в записной книжке автора, отмечавшие пунктуально места ночлегов 8-й Камской стрелковой дивизии и наиболее существенные события; 2) несколько подлинных приказов по 2-й армии и 2-му Уфимскому корпусу; 3) копии трех донесений о состоянии частей дивизии в конце 19-го года; 4) краткие, отрывочные записи двух участников похода, недостающее восстанавливалось по памяти. Все приводимые даты, названия пунктов, имена участвовавших лиц и частей совершенно достоверны. Не претендуя на законченность описаний, автор воспоминаний стремился быть по мере сил точным и беспристрастным, полагая в этом лучший путь воздать должное участникам героического похода.

 

 

ОТ ТОБОЛА ДО ЩЕГЛОВСКОЙ ТАЙГИ.

 

1.

До настоящего времени не установлено, откуда считать начало «Ледяного похода»; все сходятся лишь на том, что поход закончился переходом через Байкал, хотя боевые невзгоды армии продолжались еще долгое время спустя. Но откуда вести начало? В сущности, мало кто задавался вопросом, что именно сделало зимний поход через Сибирь «Ледяным», какие тягости и невзгоды дали ему это своеобразное название, ибо было бы совершенно неправильным брать в основание этого только одни климатические признаки. Физические трудности, встреченные армией на ее скорбном пути — суровый климат, огромные расстояния, недостаток, а часто и полное отсутствие питания и крова, плохая одежда — отнюдь не все, и даже не главное.

В зимнюю кампанию 1918-1919 гг., на предгорьях Урала, армия была одета много хуже и страдала от морозов больше, однако никому не пришло на мысль назвать Уральские походы «ледяными». В Сибирском походе, наряду с физическими, на армию пали тяготы иного порядка, неизмеримо труднейшие. Армия оказалась в исключительно тяжелых стратегических и моральных условиях. В конце 1918 года молодая армия опиралась на огромный, богатый и достаточно обеспеченный тыл; ее операции протекали в родных, дружески настроенных районах; силы ее росли с каждым днем, а вместе с ними крепла и надежда, что новая, национальная власть станет прочно на ноги и успешно справится с огромной задачей по освобождению Родины.

Конец 1919 года армия встретила в совершенно иных условиях. Потерпев полную неудачу в осенних боях на Тоболе и Иртыше, разбитая армия оказалась окруженной разбушевавшейся враждебной стихией — восставшим против нее сибирским населением; дезорганизация армейского механизма росла с каждым днем и грозила похоронить в собственных развалинах оставшееся крепким и стойким основное добровольческое ядро армии; единственная железная дорога оказалась в исключительном распоряжении враждебно настроенных к армии чехов; власть распылилась, старшее командование временно выпустило управление из рук, и несчастная масса, лишенная базы и снабжения, потерявшая всякую надежду на помощь извне, должна была сама искать путей из безвыходного положения. И все это на фоне горького сознания колоссального краха, несбывшихся надежд и своей полной беспомощности. Армия шла в обстановке, леденившей не только тело, но и сердце, когда даже истинно мужественные люди сознательно искали смерти в бою или убивали себя, предоставляя друзей и подчиненных их собственной участи.

Разумеется, к этому положению пришли не сразу. Могучая армия, потрясавшая все здание советов и ставшая надеждой миллионов русских людей, не могла развалиться за один день: она умирала с честью, после бесконечного ряда наступательных и арьергардных боев и изнурительных походов, умирала медленно, отбиваясь, как смертельно раненый, но еще грозный лев. Был, однако, рубеж, по времени и пространству, который положил резкую грань между двумя периодами, когда катастрофическое положение армии сделалось ясным для всех, когда рушились окончательно надежды даже у наиболее неисправимых оптимистов. По времени это был декабрь 19-го года, по месту — Щегловская (Мариинская) тайга; с этим связаны и окончательный распад Белой Государственности, и развал вооруженных сил, обратившихся из армии с прочной нормальной организацией в некоторое подобие партизанского отряда.

 

2.

Блестящее наступление на Тобол в сентябре 1919 г. и последующая оборона реки в октябре были лебединой песней 8-ой дивизии, как и всей армии вообще. Ряд энергичных мер, и особенно поголовное выступление Сибирского казачества, вызвали временный подъем в настроении утомленных бойцов, и успех вновь — в последний раз — улыбнулся умирающей армии. Однако, чрезвычайное напряжение подорвало последние моральные силы армии и вызвало огромные потери. По свидетельству бывшего Командующего 3-ей армией генерала Сахарова, 2-й Уфимский корпус потерял в Тобольской операции около 9 тысяч человек. Львиная доля этих потерь пала на 8-ую дивизию, выполнявшую наиболее сложные и ответственные задачи; в эти тяжелые дни в боях пало не менее половины состава дивизии. На Тоболе наступление армии замерло и вскоре сменилось отходом. В оборонительных боях на Тоболе, в половине октября, дивизия дралась еще с обычной стойкостью и упорством. Впоследствии мне пришлось прочесть воспоминания красных командиров, пытавшихся прорваться на участке дивизии, и я с чувством запоздалого удовлетворения убедился, как дорого стоили им эти безуспешные попытки. Только общий отход армии вызвал очищение линии р. Тобола и 8-ой дивизией. Но уже через несколько дней, 22 октября у д. Камышная, дивизия побежала без всяких видимых причин. Предел сопротивляемости был перейден, требовались энергичные меры для спасения частей и хотя бы частичного восстановления их боеспособности. После моих настоятельных ходатайств в конце октября дивизия была отведена в резерв 3-ей армии, получила несколько рот пополнения из мобилизованных Акмолинской области, но фактически не имела почти ни одного дня отдыха: фронт безостановочно катился на восток, вынуждая нас к ежедневным передвижениям по невылазно грязным дорогам.

В начале ноября произошла смена Главнокомандующих армиями. Генерал Дитерихс, не считавший возможным при создавшихся условиях защищать г. Омск, вынужден был оставить свой пост. Его место занял Командующий 3-ей армией генерал Сахаров, давший адмиралу Колчаку обязательство отстоять линию р. Иртыш, а с нею и г. Омск. К этому времени фронт находился уже восточнее р. Ишим, всего в нескольких переходах от Иртыш. Новый Главнокомандующий решил бросить на усиление отходящего фронта все, что возможно. Это решило участь 8-й дивизии: сомнительный отдых был прерван, и 8-го ноября дивизия получила приказ о передаче ее в распоряжение Командующего Волжским корпусом генерала Каппеля. Последовал ряд тяжелых арьергардных боев, но неотвратимое совершилось: 14-го ноября Омск был занят красными.

 

3.

Падение Омска предрешило конец белого движения в Сибири. Власть оказалась застигнутой врасплох, без всякого плана на этот случай, распылилась на огромном пространстве от Новониколаевска до Иркутска и фактически перестала существовать. Вся территория от Омска до Байкала сразу выпала из рук, чему больше всего способствовала невозможность пользоваться железной дорогой, забитой бесчисленными эшелонами, а к востоку от Новониколаевска фактически захваченной чехами для своей эвакуации на родину. Тяжелое положение белой власти и армии окрылило надежды всех враждебных им элементов. По всему огромному тылу сразу же усилилось партизанское движение, а в городах начались организованные выступления левых групп интеллигенции и рабочих, сумевших увлечь за собой мало надежные гарнизоны городов и даже части первой армии, отведенной в конце октября на укомплектование в район Новониколаевск — Томск — Красноярск.

Верховный Правитель, со Ставкой и золотым запасом, медленно двигался на восток, делая иногда ненужные остановки, пока, наконец, не оказался затертым в веренице эшелонов, оторванный и от Совета Министров, и от армии, быстро отходившей на восток. К концу ноября управление страной перестало существовать. С этим совпало резкое изменение в отношениях между союзниками и Правительством адмирала Колчака, вызванное прежде всего столкновением интересов в использовании железной дороги. Чешский корпус находился в полном движении на восток. Двадцать тысяч занятых ими вагонов растянулись бесконечной линией от Новониколаевска до Забайкалья. Будучи фактическими хозяевами дороги, чехи не допускали движения русских эшелонов, делая исключение только для поездов Правителя. Все наличные паровозы оказались в их руках; немногие оставшиеся в распоряжении русской администрации отбирались силой, а беженские эшелоны и санитарные поезда оставлялись на пути, по маленьким станциям и разъездам, без воды, топлива и пищи. Наиболее трудным для прохождения по железной дороге оказался район ст. Тайга, где выходили на магистраль многочисленные эшелоны 2-й Чешской дивизии, расквартированной в районе Томска. Все русские эшелоны, оказавшиеся к этому времени западнее ст. Тайга, оказались обреченными на гибель. Особенно трагично было положение санитарных поездов и эшелонов с семьями офицеров и солдат, перевозимых на восток из района Омска, Новониколаевска и Барнаула. Эвакуация Омска, неоднократно начинавшаяся, по разным причинам откладываемая, безнадежно запоздала. Огромные запасы, частично уже вывезенные на восток и вновь возвращенные, почти полностью были брошены в Омске и достались красным.

Для сентябрьского наступления на фронт было двинуто все пригодное к бою, и ко времени падения Омска в тылу надежных русских частей почти не было. В октябре, распоряжением генерала Дитерихса, 1-ая армия была снята с фронта и размещена по городам вдоль магистрали, от Новониколаевска до Канска. Мера, разумная сама по себе, оказалась трагически неудачной: 1-ая армия уже давно подтачивалась умелой пропагандой, которую не умел или не хотел остановить исключительно непригодный командный состав. За единичным исключением части 1-ой армии вскоре оказались увлеченными общим мятежом тыла, нанеся отходящей армии последний и наиболее тяжкий удар.

В эти дни наиболее трагические сцены разыгрались вдоль полотна великого Сибирского пути, где гибли брошенные русские поезда. Все, кто мог двигаться, с подходом красных разбегались по соседним деревням или вслед за уходящей армией. Но огромная масса больных и раненых, неспособных двигаться и совершенно раздетых, замерзала целыми эшелонами. То, что творилось в этих обреченных поездах, является несомненно одной из страшных страниц гражданской войны. Даже всегда равнодушные к чужим страданиям красные вожди не скрывали своего ужаса при виде тех картин, кои представились им в этих передвижных кладбищах.

 

4.

A мимо них спешно проходили части армии, бессильные оказать какую-либо помощь. Потерпев поражение на линии р. Тобол, 2-ая и 3-ья армии безостановочно отходили на восток, задерживаясь лишь для коротких, изнурительных арьергардных боев. Главное командование требовало упорной обороны, вначале для защиты Омска, а после сдачи его — для прикрытия эвакуации. Регулярная красная армия вела энергичное преследование, наступая главным образом вдоль железной дороги и в стоверстной полосе к югу. С отходом на правый берег Иртыша армии вступили в сферу действий партизанских отрядов. Базою и центром сосредоточения партизан являлся огромный треугольник Камень — Барнаул — Славгород, откуда производились налеты в сторону магистрали, к Семипалатинску и на Алтайскую железную дорогу. Здесь действовала целая партизанская армия, разделенная на четыре корпуса, насчитывавшая в своем текучем составе от 40 до 75 тысяч бойцов. Их до дерзости смелые налеты оказались наиболее чувствительными для 3-ей армии и Степной группы, отходивших южнее железной дороги; однако, и в непосредственной близости от магистрали тыл был насыщен партизанами. В районе Татарска, в непосредственном тылу Сибирской столицы, штаб 8-й дивизии провел одну ночь в хате, откуда только что ушел штаб 9-го революционного полка с каким-то странным местным названием. В этот период оказались разгромленными несколько войсковых штабов, сильно пострадала часть обозов, а 8-ая дивизия потеряла целиком одну из батарей, отведенную в тыл вследствие порчи орудий и ночевавшую в 20 верстах за штабом дивизии. Дрались зачастую на все стороны, спокойных ночлегов больше не было.

Остатки 2-й армии отходили вдоль железной дороги значительно спокойнее, но здесь сильнее чувствовался нажим регулярных красных частей. Обе армии несли огромные потери, особенно от болезней. Уже в этот период началось отсеивание от частей всех ненадежных элементов, отстававших на походе или переходивших на сторону красных. Снабжение расстроилось полностью. С потерей Омска исчезли ближайшие к армии склады боеприпасов, продовольствия и одежды, а вместе с ними сразу же перестали действовать армейские органы снабжения. Все, что оставалось в глубоком тылу, оказалось прочно отрезанным от армии великим хаосом на железной дороге: ни один поезд на запад не был пропущен чехами. Та же участь постигла и санитарные учреждения, что вынудило таявшие части везти своих многочисленных больных и раненых при войсковых обозах. Ближайший армейский тыл оказался до крайности загроможденным огромными обозами своих и чужих частей, иногда уже переставших существовать, армейских учреждений и даже отделов ставки не погруженных в поезда. Все это теперь шло в хаотическом беспорядке, без плана и часто без приказов, поедая все на своем пути, и до крайности затрудняя довольствие строевых частей.

Чтобы дать некоторую иллюстрацию состояния армии, приведу сущность моих донесений о состоянии 8-ой дивизии во второй половине ноября 19-го года:

«В составе Волжского Корпуса 8-ая дивизия оставалась десять дней, и за это время была использована в полной мере, как было принято в отношении чужой части, оказавшейся к тому же численно сильнее всего Волжского Корпуса. Дивизия выполнила ряд сложных ответственных задач, дважды совершала фланговые марши по 20-25 верст, упорно и добросовестно оборонялась при общем, иногда, казалось, беспричинном отходе справа и слева. Штаб Корпуса, видимо, не любил сложных и неприятных забот о тыле, и снабжение вконец расстроилось. Передвигаясь чисто по-кавалерийски в бедно населенной степи, дивизия потеряла связь с обозами, мокла, голодала и холодала, неся огромные потери в боях и еще большие от болезней. Все Сибирское пополнение в первых же боях осталось у красных, обстреливая иногда, при сдаче, своих. Потери в полках достигли от 1/3 до 2/3 боевого состава; одно время оставалось по 150 — 200 боеспособных людей на полк. Больных и раненых мы вынуждены были оставлять при частях, так как никто не желал отправляться в тыл, особенно после очищения Омска, когда стало известно, что часть госпиталей брошена, а санитарные поезда не двигаются... Подача продовольствия из тыла остановилась; вагонная хлебопекарня, обслуживавшая дивизию, была брошена в Омске, заготовить же хлеб своим попечением интендантство дивизии не могло, даже при условии обеспечения мукой, так как огромные обозы корпусов, армейских учреждений и бесчисленных отрядов всяких наименований при своем движении пожирали все, как саранча. Дошло до того, что я вынужден был отправить 32-й Прикамский полк к обозам 2-го разряда, чтобы обеспечить хозяйственные заготовки силой. Отпуск денег прекратился, и части жили реквизициями или мародерствовали... Конский состав к наступлению зимы оказался неподкованным, и небольшое число здоровых лошадей в конных командах шли на сбитых подковах, чаще в поводу. В артиллерии лошади шли из последних сил, и мы опасались, что орудия придется бросить. К тому же, расстреляв весь свой запас снарядов и не получая пополнений из тыловых парков, артиллерия оказалась в положении ценного, но бесполезного груза, требовавшего постоянных о себе забот и прикрытия.

«Настроение в частях дивизии резко упало. Рядовые офицеры и даже стрелки, научившиеся за время гражданской войны оценивать события по достоинству, недоумевали, почему так настойчиво требовалось упорство в арьергардных боях, и что могли мы прикрывать при отходе, когда все ценное, и даже больные и раненые были брошены в Омске, а за нами укрывались бесконечные обозы, скорее вредные, нежели полезные для нас, да несколько слабых, малонадежных дивизий, отведенных в тыл на укомплектование. Создавалось впечатление, что лучшие добровольческие дивизии и наиболее крепкие казачьи части были умышленно оставлены на фронте на избиение. Начался ропот, появилась трещина в отношениях между офицерами и стрелкам, чего не было за все время существования дивизии. Хроническое недоедание, переутомление и крайняя нервная напряженность привели к тому, что ночью части перестали принимать бой. Днем, однако, держались по-прежнему упорно, доходя иногда до рукопашного боя, так, командир 29-го Бирского полка был ранен сабельным ударом в голову»...

С отходом в район озера Чаны, когда окончательно установился санный путь, части не замедлили использовать богатый опыт предыдущей зимней кампании, когда все передвижения делались на санях. Теперь, когда численный состав полков дошел до минимума, сделать это было легче, и никто не пытался остановить реквизицию саней и конского состава, ибо силы людей окончательно истощились. Вскоре все оказались на санях, и отход пошел значительно быстрее. От Тобола до Иртыша фронт отходил со средней скоростью 10 верст в сутки, от Иртыша до Оби — 12-13 верст, а от Оби до Томи — 25-28 верст, причем отдельные суточные переходы доходили до 45 верст. Последний период совпал, однако, с коренным изменением планов Командования армиями и оценки им обстановки. Необходимо сказать об этом несколько слов.

 

5.

В начале ноября 19-го года Главное Командование армиями перешло в руки генерала Сахарова. Большой оптимист по характеру, генерал Сахаров всегда расценивал обстановку в розовых тонах и ставил армиям и корпусам явно непосильные задачи. Таким он был на посту Командующего 3-ей армией, и таким же остался в роли Главнокомандующего. Не отрезвила его и позорная оборона Омска, коей он обязался перед Верховным Правителем. Полагая, очевидно, возможным восстановить боеспособность армий простым приказом, генерал Сахаров, перед лицом катастрофического их состояния, продолжал носиться с идеями нанесения «решительных ударов» и достижения «конечных успехов». Конкретно, план генерала Сахарова к началу декабря сводился к тому, чтобы сосредоточить сильную ударную группу в районе Томск — Колывань — Новониколаевск и нанести сокрушающий удар по преследующим красным частям, отбрасывая их к югу от железной дороги; начало наступления приурочивалось к середине декабря. В ударную группу предполагалось включить всю 1-ую армию и еще несколько дивизий, заблаговременно отводимых в район сосредоточения. Одновременно намечался ряд мер по очистке и оздоровлению глубокого тыла, а также по усилению строевых частей путем привлечения в строй всех здоровых и боеспособных офицеров и солдат. Разумеется, план этот не имел ни малейших шансов на выполнение. Не располагая железной дорогой, генерал Сахаров не мог бы доставить в район сосредоточения не только 1-ую армию, растянутую на восток до Канска, но вообще ни одного стрелка и ни одного вагона груза. Не смог бы он также снять заблаговременно ни одной дивизии с фронта, втянутого в непрерывные и изнурительные арьергардные бои. Фактически, к этому не попыталась даже приступить.

По непонятным причинам оптимизм Главнокомандующего разделялся в значительной мере Командующим 2-й армией генералом Войцеховским, коему со второй половины ноября был подчинен 2-ой Уфимский корпус. Исполняя определенные указания Главнокомандующего, генерал Войцеховский в начале декабря отдал приказ о реорганизации армии, сущность коей сводилась к свертыванию всех корпусов в дивизии, дивизий в полки и т.д. Предполагалось таким образом уничтожить большую часть обозов и расформировать массу штабов. Проект этот, выдвигавшийся и раньше, имел в основе разумные мысли, но в обстановке беспрерывного и спешного отхода армии был совершенно невыполним. Кроме того, приказ оставлял в рядах армии совершенно разложившиеся, небоеспособные части, расценивая их наравне с крепкими добровольческими полками, в то время как обстановка явно подсказывала необходимость опереться на немногие уцелевшие части, собирая около них все здоровые элементы. Позднее именно к этому привела сама жизнь. Необходимо было также сосредоточить внимание на полном расформировании многочисленных мелких отрядов и обозов уже исчезавших частей, армейских учреждений и штабов без войск. В этом духе мною был представлен подробный доклад, с коим командующий 2-м корпусом согласился и поручил мне изложить его основные пункты лично Командующему 2-ой армией.

Утром 4-го декабря я оставил дивизию в районе д. Ярки и к вечеру 8-го добрался до Новониколаевска, где в это время находился штаб 2-ой армии. Здесь я нашел обстановку, в корне измененную событиями последних дней. Накануне штаб 2-й армии и генерал Войцеховский были арестованы взбунтовавшиеся гарнизоном Новониколаевска, состоявшим из трех полков 1-ой Сибирской дивизии. Это было первое из серии выступлений частей 1-ой армии, шедших под лозунгом «война Гражданской войне». Благодаря своевременному вмешательству польской дивизии восстание было быстро ликвидировано, командующий 1-ой дивизией полковник Ивакин арестован и на другой день был убит при попытке бежать. 9-го декабря, на ст. Тайга, командующий 1-ой армией генерал Пепеляев арестовал генерала Сахарова и предъявил адмиралу Колчаку требование о смещении его с поста Главнокомандующего. Адмирал настоял на немедленном освобождении генерала Сахарова, но вынужден был согласиться на отрешение его от должности. Главное Командование было вручено генералу Каппелю, после того как генерал Войцеховский отказался принять это назначение.

Мой доклад генералу Войцеховскому значительно поколебал его оптимизм в оценке состояния частей армии и связанных с этим возможностей. Генерал Войцеховский в конце уже склонен был согласиться, что невозможны никакие наступательные операции с расстроенными частями, без огнеприпасов и налаженного снабжения, что необходим спешный отвод в глубокий тыл большинства частей и полная реорганизация их в спокойной обстановке, при условии успешного задержания красных на каком-либо удобном рубеже. Что же касается переформирования частей, генерал Войцеховский согласился отложить выполнение его приказа до более удобного момента. Признавая, что переформирование на ходу — чрезвычайно сложная операция, генерал Войцеховский привел для иллюстрации любопытный факт: чтобы облегчить тяжелую задачу расформирования мелких отрядов и бесконечных обозов несуществующих частей и учреждений был отдан приказ о спешном отводе в тыл 1-й кавалерийской дивизии, коей поручалось, заняв пути отхода, задерживать и силой расформировывать всех, к этому предназначенных. Однако, кавалерийская дивизия оказалась не в силах выполнить поставленную ей задачу, так как не смогла отделиться от фронта и выиграть необходимое пространство: отходящая на санях пехота не отставала от своей кавалерии, шедшей на переутомленных лошадях.

Вечером 12-го декабря я возвратился к дивизии, найдя штаб в одном переходе от Оби. Мы подошли вплотную к тому рубежу, откуда по плану генерала Сахарова предполагалось начать наступление. Новый Главнокомандующий оценил, однако, обстановку более трезво, поняв, что 1-я армия совершенно ненадежна, а 2-ая и 3-ья слишком расстроены.

15-го декабря, в Мариинске, генерал Каппель отдал приказ № 778, в котором, признавая неготовность армий к наступлению и враждебное отношение населения западнее Оби, указал отвести армии за линию реки Золотой Катат, к востоку от Щегловской тайги. В частности, на 1-yю армию возлагалась задача, прикрывая частью сил направление Томск — Ичинское через северную часть тайги, все остальные силы немедленно сосредоточить в районе железной дороги, дабы запереть узкие дефиле — выходы из тайги на главном направлении, пропустив здесь части 2-ой армии. Эта последняя, по проходе линии р. Золотой Катат, направлялась спешно в район Ачинска, в распоряжение Главнокомандующего. 3-ья армия должна была закрыть выходы из тайги к югу от железной дороги, отправив заблаговременно на указанный рубеж свои резервы. Считаясь с истощением боеприпасов, разрешалось оставить при дивизиях лишь минимальное количество орудий, отправив всю остальную артиллерию в тыл.

Рубеж, избранный для задержания победоносного движения красных, был исключительно удачен, и при некоторой боеспособности армий, особенно первой, давал все возможности на успех. Однако, приказ Главнокомандующего безнадежно запоздал; Штаб его не принял никаких мер, чтобы облегчить к ускорить прохождение лесистой полосы, и тайга вместо защиты погубила армию.

 

ЩЕГЛОВСКАЯ ТАЙГА.

 

1.

Щегловская тайга, преграждавшая все пути отхода армии непрерывной стеной, начинается в тундре севернее Томска и тянется сплошной стеной на юго-восток, до слияния с обширными Алтайскими лесами. Ширина тайги, в границах между р. Томь на западе и р. Золотой Катат на востоке, равняется примерно 60-80 верст. Почти на всем протяжении это девственный лес, растущий на пересеченной местности, сплошь заваленный гигантским валежником, а ко времени подхода армий — покрытый глубоким снегом. Глядя на эту страшную чащу огромных осин и сосен, не мыслилось, чтобы вне дорог возможно было движение даже опытных лыжников, не знакомых с каждой складкой местности. Находившиеся в нашем распоряжении карты, устаревшие и неполные, указывали только два пути поперек тайги: железнодорожную магистраль и так называемый Большой Сибирский тракт, уходивший далеко на север, на Томск — Ичинское, фактически вне полосы отхода армий; естественно, это обстоятельство не могло не вызывать чувства острой тревоги за судьбу армий, особенно 3-ей, сдвинутой далеко на юг для прикрытия района Бийск — Барнаул. С подходом к тайге выяснилось, однако, наличие еще одного хорошего пути поперек тайги и нового переселенческого тракта, начинавшегося в 17 верстах севернее г. Щегловска и выходившего к дер. Золотая Горка на р. Золотой Катат. Имелась, кроме того, продольная дорога от ст. Тайга к д. Дмитриевка, на Щегловском тракте, и несколько коротких подъездных дорог чисто местного значения. Полотно дорог, узкое, слегка поднятое и окопанное канавами, допускало движение в две повозки; однако, узкие мосты, пропускавшие в большинстве не более одной повозки, уничтожали все выгодные стороны широкого полотна дорог. Две огромных и непрерывных стены леса, сопровождавшие дороги на всем их протяжении, обращали пути движения в узкие дефиле, не допускавшие совершенно никаких обходных движений; защита их была возможна самыми малыми силами пехоты с пулеметами, богато снабженными патронами. Вдоль главных путей разбросано несколько мелких переселенческих деревушек, не дававших проходящим частям ни крова, ни продовольствия для людей, ни фуража для непомерно большого конского состава.

Крайняя бедность путей и их свойства чрезвычайно облегчали задачу, возложенную генералом Каппелем на 1-ую и 3-ью армии. Оборона выходов из тайги на восток сводилась к преграждению двух-трех узких дефиле и требовала минимального расхода сил, при условии заблаговременной подготовки обороны и богатого снабжения пехоты огнеприпасами. Остановка на этой линии, особенно продолжительная, сулила армиям огромные выгоды: столь необходимый отдых, реорганизация, устройство тыла, хотя бы частичное, — и тогда положение резко изменилось бы к лучшему. Даже короткая задержка, при плачевном состоянии армий, являлась бы огромным выигрышем. Однако, предварительно предстояло выполнить сложнейшую операцию: провести армии, с их гигантскими обозами, через тайгу по двум узким коридорам, длиною в 60-80 верст. Никакой подготовки к быстрому и безболезненному проходу на восток сделано не было. Огромная и разношерстная масса обозов и мелких частей подходила к западным выходам из тайги, не подозревая, что она собой представляет. Не было сделано ничего даже для информации крупных строевых соединений, хотя имелись довольно полные и свежие карты, изданные переселенческим управлением. Впоследствии, из бесед с участниками похода, я вывел заключение, что приказ генерала Каппеля № 778 о защите выходов из тайги или совсем не дошел до 3-ей армии, или же застрял в штабе этой последней — в корпусах о нем не подозревали.

По приказу № 778 2-ая армия, в состав коей входил 2-ой Уфимский корпус, должна была пересечь тайгу вдоль железной дороги, для 3-ей предоставлялся Щегловский переселенческий тракт. Предполагалось, что все передвижения 1-ой армии будут закончены заблаговременно, до подхода к тайге частей фронта.

 

2.

Двигаясь безостановочно в своей полосе южнее железной дороги, 8-ая дивизия перешла p. Toмь у дер. Большая Подъякова вечером 21-го декабря, втянулась в разреженную здесь тайгу и ночевала в небольшой деревушке Барановке. Отсюда, по приказу, предстояло свернуть круто на северо-восток, чтобы выйти к железной дороге восточнее ст. Тайга, на присоединение к остальным частям корпуса. Путем опроса жителей удалось установить, что дивизии предстояло от д. Барановка пройти несколько верст на восток, до пересечения с дорогой ст. Тайга — дер. Дмитриевка, повернуть в сторону ст. Тайга и, пройдя две-три версты, снова свернуть на глухую лесную дорогу, выходящую куда-то восточнее ст. Тайга. Предполагалось, что по этому пути прошли уже обозы 2-го разряда и артиллерия дивизии, выдвинутые сюда заблаговременно.

Утром 22-го дивизия выступила из дер. Барановка и продвинулась беспрепятственно до перекрестка с дорогой ст. Тайга — д. Дмитриевка. Здесь движение внезапно и прочно остановилось. Пробираюсь к голове колонны и нахожу объяснение: навстречу нашему движению, от ст. Тайга на д. Дмитриевка, идет непрерывная лента обоза. Сейчас на походе все части кажутся одинаковыми, и нужен опытный глаз, чтобы найти характерные отличия строевой части; проходят какие-то артиллерийские части и парки, принадлежащие к составу 2-й армии. Перед нами встает вопрос — что делать дальше? Чтобы продолжать движение по маршруту, необходимо повернуть налево, в сторону ст. Тайга; но о встречном движении по узкой дороге не может быть и речи; нужно, следовательно, силой остановить встречное движение, выдвинув какую-либо часть к следующему перекрестку дорог. Но имеет ли смысл и возможно ли вообще движение дивизии на северо-восток, к железной дороге, если оттуда идет непрерывная лента частей и обозов на южный путь? Очевидно, что вдоль железной дороги не все благополучно, если части 2-ой армии вынуждены делать длительное кружное движение. Попытки получить какую-либо информацию от проходящих частей оказываются неудачными: никто не знает, что делается на северном пути, и никто не может объяснить, чем вызвано их движение на юго-восток.

Ждать и колебаться, однако, не приходилось: нельзя оставлять в бесконечном ожидании застывшую в дремучем лесу дивизию. Отдаю приказание свернуть на Щегловский тракт. Пропустив полностью проходящую мимо нас часть, приказываю задержать следующую и вытягиваю дивизию по направлению к д. Дмитриевка, предполагая иметь в ней ночлег. Но тайга дает себя знать с первых же шагов: движение идет крайне медленно, с длительными, раздражающими остановками, в большинстве ничем не объяснимыми, ибо причины их часто где-то далеко впереди. Лишь поздно ночью дотягиваемся до д. Романовка и размещаемся на ночлег в тесных и грязных хатах переселенцев.

 

3.

Рано утром 23-го декабря дивизия выступает из д. Романовка. На этот раз движение идет еще медленнее, чем накануне; остановки чаще и продолжительнее, и только к двум часам дня штаб дивизии, шедший в голове, дотянулся до д. Дмитриевка, пройдя всего 10-12 верст. Дмитриевка, небольшая деревушка, расположенная по косогору на правом берегу реки Бирсас, внезапно открылась перед нами с левого, возвышенного берега реки. И сама деревня, и небольшие поля, очищенные от леса, представляли необычайную картину: все было залито сплошным серым морем людей, лошадей и повозок. Оживленная сельская ярмарка представила бы лишь бледную копию с этого огромного комка людей и животных, застывшего неподвижно на снежных полях и улицах деревни. Наше движение остановилось прочно и, по-видимому, надолго. Чтобы попасть в деревню, необходимо пересечь мост и гать через долину р. Бирсас, так как обрывистый левый берег не допускает движения без дороги.

Бросаю сани и пробираюсь пешком к мосту. Оказалось, что здесь мы столкнулись с другой линией обозов: с юго-запада, от Щегловска, шли учреждения и обозы частей 3-ей армии. Остатки строевых частей 3-ей армии, уже отброшенные к тайге, в стремлении протиснуться в узкие входы единственного для них пути, нажимают на свои обозы, создавая невероятнейшую давку и сумятицу. Кто только не устремился к этой спасительной дороге! — В моих руках случайно оказался приказ по 3-ей армии от 9 декабря 1919 г., отданный после подчинения Командующему армией частей Бийск — Барнаульского района; приказ дает перечисление войсковых частей, действующих в районе, упоминая три пехотных и один конный полк, при двух дивизионах артиллерии и 14 мелких самостоятельных отрядов, чем, однако, состав войск района не исчерпывался. Все эти бесконечные по числу отряды долго действовали в Бийск — Барнаульском районе, охраняя Алтайский край и железную дорогу от партизан, обросли хозяйственными учреждениями и теперь, с отходом армии, устремилась на восток, смешавшись с огромными армейскими обозами. Сюда же потянулись некоторые из центральных учреждений, не погруженные в Омске в эшелоны, часть обозов 2-ой армии, атаманы отделов с управлениями, чины гражданской администрации, полиция и просто беженцы. Шли тяжело нагруженные сани с армейским имуществом, с продовольствием, с домашним скарбом... Не было ни малейшей возможности проследить деление на какие-либо части и самостоятельные учреждения — шел один огромный обоз, в величайшем беспорядке, без малейшего признака направляющей руки. Здесь, в д. Дмитриевка, в центре величайшей сумятицы, бесполезно было пытаться водворить порядок — это необходимо было сделать заблаговременно, и прежде всего — со стороны восточного выхода из тайги; только оттуда можно было ускорить проталкивание обозов, ускорить и упорядочить их движение вдоль всего пути. Сделать это мог только Штаб Главнокомандующего, но, по-видимому, быстрый отход армий застал его врасплох; к тому же, генерал Сахаров мечтал о наступательных боях западнее тайги, а генерал Каппель не имел достаточно времени, чтобы справиться с быстро развивающимися событиями.

Нечего думать о дальнейшем немедленном движении: необходимо остановиться, обдумать положение и принять какие-то радикальные меры. Намечаю место для остановки: прекрасные здания переселенческой школы, которые сделали бы честь любому уездному городу. Нужно пройти до них полверсты. Чтобы протолкнуть маленький обоз штаба дивизии, при помощи энергичной комендантской команды, понадобилось четыре часа! Узнаю, что в бесконечной массе обозов на улице деревни застряли обозы второго разряда; посылаю узнать, почему задержались. Отвечают — стоим на улице вторые сутки и не можем протолкнуться к выходу из деревни.

После нескольких часов мучительных размышлений и совета с командирами полков решаю принять следующие меры: бросить в Дмитриевке все повозки, за исключением крайне необходимого числа; посадить всех верхом, тех же, кому не хватит коней, вести походным порядком, используя конский состав посменно; сани оставить только для больных, раненых и для немногих женщин и детей, следовавших при частях; оставить в Дмитриевке всех больных и раненых, кои могут рисковать встречей с красными частями. Согласились остаться добровольно врач и сестра милосердия; снабдили остающихся продовольствием на несколько дней; осталось, если не изменяет память, 65 стрелков и несколько офицеров. Это был первый случай намеренного оставления частями своих больных и раненых, сделанного с тяжелым сердцем. Чтобы окончательно разгрузиться, пришлось оставить также большую часть пулеметов, бесполезных теперь при отсутствии патронов, и даже столь дорогой для нас груз — продовольствие.

К вечеру 22 декабря строевые части 3-ей армии начали медленно втягиваться в тайгу, подходя к двум узким выходам с разных направлений. Регулярные части красных давили на арьергарды армии, отходившие с непрерывными боями. Несколько партизанских отрядов, действовавших под общим руководством т. Рогова в районе Щегловска, непрестанными налетами на ближайшие тылы корпусов наносили отходившей армии большой урон. В одном Щегловске погибли сотни бойцов, в том числе много офицеров. Остро чувствовалось отсутствие столь необходимой здесь железной руки и тесного руководства отходившими корпусами. 23-го декабря у входов в тайгу были случаи взаимного обстрела прикрывающих отход частей, благодаря отсутствию взаимной информации и общего руководства. Тяжелая и неблагодарная задача прикрытия выходов из тайги пала на остатки 7-ой Уральской стрелковой дивизии, Ижевский конный полк и Кадровый (запасный) полк Воткинской дивизии, неизвестно какими путями оказавшийся на южном направлении — сама дивизия отходила вдоль железной дороги в составе 3-ей армии. В ночь на 24-ое последние прикрывающие части втянулись в тайгу, и вся армия разместилась плотной массой в узком коридоре между р. Томь и дер. Дмитриевка.

 

4.

На рассвете 24-го декабря 8-ая дивизия выступила из д. Дмитриевка. Движение шло в импровизированном строю — справа по четыре, чтобы занимать возможно меньше места в глубину. Немногочисленные повозки распределены равномерно по колонне, дабы обеспечить им помощь в нужную минуту. Огромное большинство всадников на импровизированных седлах, или совсем без них; едут по двое, немногие идут пешком, в расчете ехать посменно; никто не оставил сбрую, предполагая использовать ее по ту сторону тайги. Около версты движение идет без дороги, по расчищенной здесь тайге; затем густой лес заставляет свернуть на тракт и вклиниться в бесконечную линию саней и всадников. Теперь колонна дивизии в полной власти этого медленно движущегося потока — идет, как катится он, и останавливается, когда он укажет; нечего и думать о руководстве им, можно только плыть по течению. Движение неизмеримо хуже, чем накануне: ежеминутно останавливаемся и без конца стоим, раздраженные и бессильные что-либо сделать; только в редких случаях причина задержки в поле зрения, можно вмешаться и устранить препятствие; гораздо чаще то, что держит, где-то далеко впереди, и остается терпеливо ждать или бессильно злиться. Местами движение возможно в две повозки в ряд, иногда же дорога суживается, образуя пробку, с неизбежной давкой, озлобленной руганью и потерей времени. Очень часто тысячи людей стоят в ожидании, пока исправят лопнувшую сбрую у одной повозки или перепрягут истомленную пару коней. Горе тем, кто идет самостоятельно, вне организованной части: таких, при задержке, сбрасывают с дороги; помогают только своим.

С наступлением темноты делается еще хуже; многие возницы засыпают, спят и истомленные кони, пока идущие сзади не догадаются расследовать причину длительной остановки. И так шаг за шагом в течение всего короткого, унылого зимнего дня и еще более печальной, длинной ночи. Гнетущее чувство, создаваемое медленным, однообразным движением, усугубляется мрачной декорацией, как будто нарочито созданной природой для этой драмы десятков тысяч людей и лошадей: две гигантских стены угрюмого леса давят своей непроницаемой массой, не прерываясь ни на минуту; впереди все та же извивающаяся лента обозов; все чаще и чаще по краям дороги, как безмолвные часовые, неподвижные фигуры брошенных лошадей; кругом посиневшие, истомленные лица людей, как будто потерявших надежду, что эта медленная пытка когда-нибудь кончится. Нервы напряжены до крайности, взаимное раздражение и злоба дошли до предела, и все вокруг буквально насыщено потоком жестких и бессмысленных ругательств, не останавливаемых даже присутствием женщин и начальствующих лиц.

Днем, не останавливаясь, проходим мимо маленького поселка Александровского и поздно ночью проваливаемся в глубочайшую котловину, на дне которой затерялся пос. Успенский. Несколько убогих хат поселка затоплены потоком людей и повозок; останавливаться здесь бесполезно, так как занят каждый вершок очищенного от леса пространства. С огромным трудом пробираемся через массу саней, брошенных без призора, и движемся дальше. Ночь скрыла от нас драму, разыгравшуюся несколькими часами раньше: здесь брошена почти вся артиллерия дивизии и масса ценного имущества.

К рассвету угрюмый вид тайги начал заметно изменяться, чувствовалась близость открытого пространства. Около 9 часов утра 25 декабря голова колонны втянулась в гостеприимные улицы большой деревни Золотая Горка, где я приказал остановиться на большой привал. Тридцативерстное расстояние между деревнями Дмитриевка и Золотая Горка было пройдено в 26 часов.

 

5.

К вечеру 25-го декабря 8-ая дивизия сосредоточилась на ночлег в дер. Красный Яр, так как квартиры в д. Золотая Горка были нужны для вновь прибывающих частей, мрачное дефиле продолжало изрыгать их без перерыва; к вечеру 25-го начали подходить головные части 3-ей армии. Как выяснилось впоследствии, отход через тайгу для частей 3-ей армии был неизмеримо труднее, нежели для нас, так как им пришлось идти с боями, под непрестанным напором красных. Весь день 24-го декабря тяжелую задачу прикрытия несли Воткинский кадровый полк (300 штыков) и Егерский батальон 7-й Уральской дивизии (150 штыков). Несмотря на удобства обороны в узких дефиле дороги, истомленные арьергарды, давно уже расстрелявшие свои патроны, отходили поспешнее, чем этого требовала обстановка, и нажимали на свои скопившиеся в лесу части. Два непрерывных потока обозов, стекавшихся в дер. Дмитриевка, проталкивались дальше на восток только по одному пути, и притом со скоростью не более одной версты в час.

Уплотнение частей и обозов 3-ей армии западнее д. Дмитриевка дошло до предела и грозило катастрофой. Особенно тяжелым оказалось положение у дер. Кедровка, где обозы шли в шесть рядов. Здесь началась паника, которую поднял начальник 7-ой Уральской дивизии, бросивший свой штаб и ускакавший вперед; только энергичное вмешательство начальника Ижевской дивизии восстановило порядок. Обстановка, однако, требовала принятия решительных мер. Пример подал Волжский корпус, в котором было приказано посадить всех людей верхом, сбросив с дороги все орудия и повозки. Для ускорения этой болезненной операции Волжская конная бригада получила приказ рубить постромки у всех повозок, попадавшихся ей на пути. Пришлось спешно бросить в дер. Кедровка и прилегающих хуторах больных и раненых. То, что 8-ая дивизия сделала накануне в д. Дмитриевке обдуманно и планомерно, частям 3-ей армии пришлось выполнять в «пожарном» порядке.

Часть Ижевской дивизии и 2-ая Оренбургская казачья бригада из района дер. Кедровка прошли в Дмитриевку по заброшенной и занесенной снегом летней дороге, указанной им местными жителями. Общее положение армии несколько улучшилось, однако, и при этих условиях арьергарды могли подойти к дер. Дмитриевка только к вечеру 25-го декабря. Здесь пришлось сдерживать натиск красных уже по трем направлениям: по летней дороге, по главному тракту и по дороге на ст. Тайга. Общее руководство обороной и разгрузкой дер. Дмитриевка взял на себя начальник Ижевской дивизии генерал Молчанов, пробравшийся сюда к утру 25-го. Хаос в деревне к этому времени не уменьшился; все дворы, улицы и выходы из деревни были завалены брошенным имуществом, санями, орудиями и пулеметами. Избы оказались переполненными ранеными и больными, преимущественно тифозными, брошенными без призора и пищи. Для расчистки выходов из деревни пришлось часть саней сжечь. Благодаря самоотверженной работе арьергардов удалось протолкнуть на восток большую часть обозов. Однако, этот успех был куплен дорогой ценой: в арьергардных боях погибли почти полностью остатки 7-й Уральской дивизии и среди них — 25-й Екатеринбургский полк, один из лучших на всем Восточном фронте; понесли тяжелые потери и другие арьергарды.

Вечером 25-го декабря д. Дмитриевка была оставлена. Отсюда прикрытие отхода армии пало исключительно на Ижевскую дивизию. Ряд принятых мер несколько ускорил движение обозов, но задача арьергарда не стала легче. Весь день 26-го в прикрытии дрались посменно 2-й стрелковый и Конный полки Ижевской дивизии; это был уже третий день марша по тайге, без сна, отдыха и пищи. Истомленные люди шли и дрались из последних сил. Свои патроны давно уже были израсходованы, пополнение их брали по дороге в брошенных санях. К ночи на 27-ое арьергард подошел к котловине у поселка Успенского. К этому времени все дно котловины, напоминавшей преисподнюю, оказалось совершенно заваленным санями, орудиями, всяким имуществом и не менее, чем тысячью брошенных истомленных коней. Образовалась пробка, над пробитием которой Ижевцы работали несколько часов. С помощью случайно найденного керосина сожгли около трех тысяч саней; одновременно горело всякое, долго спасаемое, армейское и гражданское имущество, горели замерзшие и еще теплые трупы больных, женщин и детей. С невероятными усилиями и буквально чудом Ижевцы вытянули из этого ада четыре орудия, остальные были брошены в общем кладбище. Все убогие хаты поселка были забиты тифозными, оставленными на милость неба и произвол красных. Сотни совершенно обессиленных коней неподвижно стояли вдоль дороги, другие, еще способные передвигаться, бродили по поселку в поисках корма и, привлекаемые светом, стучались мордами в окна хат...

Устроив из саней два завала, арьергард сумел удержать красных до полуночи, пока все способное двигаться ушло из котловины. Всю ночь и первую половину дня 27-го арьергард вел бой, обороняя каждый поворот дороги и устраивая завалы из саней. После полудня 27-го арьергард вышел к деревне Золотая Горка. Прикрывающие части вошли в тайгу вечером 23-го и вышли из нее после полудня 27-го, пройдя таким образом 60-верстное расстояние за четверо суток.

 

6.

Один из красных летописцев назвал Щегловскую тайгу кладбищем 3-ей армии. Преследуя армию, красные, по его словам, ехали по трупам сотен павших коней и даже замерзших людей, полузанесенных снегом. Тысячи истомленных, неспособных двигаться коней были брошены вдоль дороги. У дер. Кедровка красные подобрали около десяти тысяч повозок; две саперные роты работали сутки безостановочно, чтобы очистить от них дорогу для проезда.

Страшная тайга осталась позади, и если она не оказалась в действительности кладбищем для личного состава отходивших белых армий, то, без всякого сомнения, похоронила все надежды на будущее. Погибла почти вся материальная часть, включая артиллерию. Как выяснилось впоследствии, по южному пути прошли каким-то чудом четыре орудия 8-й артиллерийской бригады и четыре — Ижевской, вдоль железной дороги — одиннадцать орудий Воткинской дивизии. Нужно сказать, что артиллерия подошла к тайге на совершенно истомленных конях, и тягостный безостановочный переход через тайгу оказался ей не по силам. Кроме того, на ухабистой, разбитой дороге не выдерживали тяжелого груза ни одни сани: даже наиболее прочные, нагруженные разобранными орудиями, разбивались вдребезги на протяжении нескольких верст. Воткинцы спасли свои орудия, распределив их между пехотными частями и вывезя их буквально на плечах людей; артиллерия 8-й дивизии шла отдельно, и не могла прибегнуть к спасительной помощи пехоты.

В той обстановке, в какой пришлось впоследствии совершить марш до Забайкалья, артиллерия и пулеметы, также в большинстве брошенные в тайге, оказались бы только обременяющим грузом, но в момент выхода из тайги потеря их казалась непоправимым несчастьем: армия стала фактически почти безоружной, без всяких перспектив на быстрое восстановление ее боеспособности и даже со слабой надеждой на самое спасение ее. Вместе с тем, перед участникам похода воочию встали те грозные тяготы, кои таились, быть может, на каждом шагу их к цели, пока еще никому неведомой. Зарождались сомнения, что высшее командование сумеет эти грядущие препятствия предусмотреть и вовремя устранить. Однако, в первые дни размеры катастрофы оставались еще неясными; была еще надежда, что 1-ая и 3-ья армии сохранили хотя бы некоторую боеспособность, и что они смогут задержаться у выходов из тайги и дать столь необходимый теперь выигрыш времени. Но события последующих дней рассеяли и эти надежды.

 

ОТ ЩЕГЛОВСКОЙ ТАЙГИ ДО КРАСНОЯРСКА

 

1.

Утром 26-го декабря 8-ая дивизия выступила из дер. Красный Яр в общем направлении на северо-восток, стремясь выйти поскорее из района 3-ей армии и сблизиться со 2-м корпусом, связь с коим была утеряна. Хотя движение и ночлеги производились с мерами охранения, но мы оставались в спокойной уверенности, что движемся в безопасном от красных районе, под прикрытием 1-ой армии, занимающей северные проходы через тайгу. Но уже на втором переходе, при выходе из дер. Камышевское, 29-й полк, шедший в конце колонны, был атакован красными, наступавшими со стороны железной дороги, и понес небольшие потери. Донесение командира полка определенно указывало на присутствие регулярных красных частей. Стало ясным, что на севере не все благополучно. Вскоре начали поступать донесения о встречающихся на пути движения группах безоружных солдат из состава 1-й армии; все они предъявляли документы об увольнении из рядов армии и заявляли, что расходятся по домам.

Несколько позднее стало известным, что 1-я армия перестала существовать. 17-го декабря в г. Томске, где находился, штаб 1-й армии, произошло вооруженное выступление левых групп интеллигенции и рабочих, к коим примкнула большая часть гарнизона. Подготовка к выступлению велась открыто и без всякого противодействия со стороны генерала Пепеляева, прекрасно осведомленного о существовании и планах революционных организаций. Не сделав никаких попыток подавить восстание, генерал Пепеляев выехал из Томска с конвоем и частью командного состава, не пожелавшего оставаться с мятежными частями. Самостоятельно ушел запасный батальон Ижевской дивизии, расквартированный в Томске.

Гарнизоны Мариинска и Ачинска были, по-видимому, распущены, Красноярский гарнизон тоже взбунтовался, и около генерала Пепеляева остался только его конвой и небольшая группа офицеров и верных долгу солдат, всего около 400 человек. С этим небольшим отрядом генерал Пепеляев вел наблюдение за красными, отходя вдоль железной дороги. Через несколько дней генерал Пепеляев заболел тифом и был положен в чешский санитарный поезд, а остатки его армии, всего в составе 500-600 человек, были присоединены для похода ко 2-й армии.

Прорыв красных вдоль железной дороги возбудил естественные опасения за участь 3-й армии, которая должна была, по приказу генерала Каппеля, удерживать южные выходы из тайги. Уже к полудню 27-го, когда последние части 3-й армии подходили из тайги к дер. Золотая Горка, авангарды красных находились значительно восточнее. Если бы 3-я армия попыталась выполнить приказ № 778, то уже на следующий день она оказалась бы глубоко обойденной с севера. Но, как я отметил раньше, приказ №778 никогда не дошел до частей 3-й армии. Кроме того, измученная четырехдневным голодным и холодным маршем по тайге армия не была способна ни к какому сопротивлению. Временно командовавший армией генерал Барышников уже утром 27-го начал движение на восток, южнее железной дороги, оставив для защиты выходов из тайги Ижевскую дивизию и 2-ю Оренбургскую казачью бригаду. Ижевцы, вышедшие из тайги последними, буквально падали от изнеможения и засыпали прямо на снегу там, где их ставили для боя. Когда поздно вечером 27-го обозначилось наступление красных частей, начальник арьергарда отдал приказание об отходе.

Таким образом, план генерала Каппеля — реорганизовать армию, удерживая линию реки Золотой Катат — отпал, нужен был какой-то новый. Пока же для 8-й дивизии оставался в силе первый приказ — идти в район Ачинска. До ст. Итат дивизия двигалась по проселочным дорогам на 20-30 верст южнее железной дороги. Уже на первом переходе после тайги появилось много новых саней, а через два-три дня все двигались по-прежнему на санях. Части шли теперь компактно, в полном своем составе, присоединив обозы второго разряда. Соприкосновение с красными было утрачено, и только по отрывочным сведениям из отряда генерала Пепеляева можно было приблизительно установить линию их продвижения. На третьем переходе от Красного Яра догнали 8-ю артиллерийскую бригаду и только здесь окончательно выяснили судьбу орудий: с бригадой шли только четыре орудия 4-й батареи.

Двигалась бригада очень медленно; тяжело загруженные сани везли и ценное артиллерийское имущество, и ненужный хозяйственный хлам, необходимый, по мнению артиллеристов, при новом формировании батарей. Я приказал выбросить все ненужное на первом же ночлеге, однако, на следующем переходе все оказалось почти по старому. Приказываю вторично разгрузиться на большом привале, для чего разрешаю задержаться на полчаса. На ночлег бригада не прибыла, и мы никогда не узнали, какая судьба ее постигла. Не подлежит сомнению, что добровольно остаться у красных бригада не могла: личный состав ее, в большинстве добровольческий, с прекрасным командным составом, не оставлял желать лучшего. Остается предположить, что бригада была полностью захвачена какой-нибудь красной частью, спустившейся к югу со стороны железной дороги.

 

2.

Еще до подхода 8-й дивизии к Ачинску выяснилось, что общая обстановка резко изменилась к худшему: помимо потери выходов из тайги и развала 1-й армии, начался ряд крупных восстаний в тылу.

Ближайший к армии гарнизон города Красноярска, состоявший в большинстве из частей 1-го Сибирского корпуса, занял явно враждебное к армии положение. Начальник гарнизона, командующий корпусом генерал Зиневич, выбросил лозунг, общий для всех взбунтовавшихся частей — «война Гражданской войне» — и обратился к генералу Каппелю с предложением разоружиться. К генералу Зиневичу примкнуло несколько частей, слабых численно и мало надежных в боевом отношении, но их выступление развязало руки активным большевистским группам и открывало возможность выхода с юга сильных партизанских отрядов Щетинкина и Кравченко, действовавших в районе Минусинска. Важнейший пункт армейского тыла, с огромными артиллерийскими запасами, попал во враждебные руки и оставил армию между двух огней. Слабо занятый в первое время, Красноярск в любой момент мог оказаться в руках большевиков и обратиться в труднопроходимое для армии препятствие, как это впоследствии и случилось.

Затягивая умышленно свой ответ Зиневичу, генерал Каппель отдал приказ об ускорении движения к г. Красноярску и далее на восток, назначив 2-й армии для сосредоточения район Вознесенское — Свищево — Балайское, причем в отношении гарнизона г. Красноярска указал применить силу оружия, если бы он попытался остановить движение армии. Приказ, по-видимому, отдан в г. Ачинске утром 31-го декабря, ибо в 2 ч. 30 м. того же числа генерал Войцеховский отдал уже свой приказ № 1800/оп., сохранившийся у меня в копии.

Сообщая данные обстановки, генерал Войцеховский отметил, что чехи предполагают очистить Красноярск 2-го января. По-видимому, в то время наше командование еще питало надежду на чешское содействие армии или рассчитывало, что чехи могут оказаться на нашей стороне силою событий, вынужденные защищать бесконечную линию своих эшелонов от надвигавшейся красной армии. Приказ допускал также, что на марше к Красноярску армия может быть атакована с юга отрядами Щетинкина и Кравченко, действующими от Минусинска по кратчайшему направлению на участок железной дороги Кемчуг — Красноярск. Что же касается регулярных красных частей, то их положение совершенно неправильно определялось к утру 31-го декабря в районе Суслово — Тяжун, примерно в 120 верстах от г. Ачннска; между тем, уже на следующий день после полудня уходивший последним с большого привала в Ачинске 29-й Бирский полк был атакован авангардом красных. Приказ совершенно не упоминал о соседях — остатках 3-й армии — несмотря на обычную в этом отношении пунктуальность генерала Войцеховского: по-видимому, связь с ними порвалась окончательно. Как выяснилось впоследствии, к 31-му декабря головные части 3-й армии уже подходили к линии дороги Ачинск — Минусинск, примерно в 50 верстах южнее Ачинска, то есть к тому району, откуда ожидалось наступление партизанских отрядов.

Частям 2-й армии приказ № 1800/оп. ставил следующие задачи: 1) Авангард (полковник Макри) — части особого назначения — выдвигался вдоль железной дороги для выяснения обстановки и обеспечения железнодорожных станций. 2) Прикрытие с юга: две конные колонны — а) казачьи части под командой генерала Волкова и б) 1-я Кавалерийская дивизия — следовавшие одна за другой по населенным пунктам на 20-25 верст южнее железной дороги на высоте колонны главных сил, для разведки в Минусинском направлении и прикрытия железной дороги и общего движения армии. 3) Главные силы армии в двух колоннах: ПРАВАЯ, следовавшая по полотну железной дороги в двух группах: а) в голове 4-я Уфимская стрелковая дивизия, Уфимская кавалерийская дивизия и запасной батальон Ижевской дивизии, под общим командованием генерала Петрова и б) Уфимская группа генерала Бангерского (без 4-й дивизии), следовавшая в одном переходе за головной группой; ЛЕВАЯ колонна, под командой генерала Бордзиловского, в составе Тобольской и Южной групп и Томских военно-училищных курсов, направлявшаяся вдоль большого тракта на высоте колонны генерала Петрова, с указанием перейти р. Енисей севернее Красноярска, не заходя в город.

В особые колонны выделялись спешенная тяжелая артиллерия под командой генерал-майора Беляева, армейские лечебные заведения и обозы разных учреждений. Колонна генерала Беляева должна была двигаться по путям севернее большого тракта, держась на высоте колонны генерала Бордзиловского, а колонна обозов, с небольшим прикрытием, по большому тракту, за левой колонной. Предполагалось, что голова главных сил армии достигнет линии города Красноярска к вечеру 4-го января и 5-го перейдет в район сосредоточения; колонна генерала Бангерского должна была подойти к тем же пунктам на сутки позднее.

Приказ генерала Войцеховского отнюдь не перечислял всех мелких частей и, особенно, учреждений и обозов, достигших к 1-му января линии гор. Ачинска. Огромные обозы смешанного состава, никому не подчиненные или утерявшие связь со своими высшими соединениями, двигались самостоятельно по путям армейских колонн. Они заполняли дороги и места ночлегов, следуя и располагаясь без всякого порядка, затрудняя до крайности поддержание связи и боевой готовности строевых частей. Боеспособный элемент буквально тонул в хаосе, ими создаваемом.

Временами положение становилось настолько угрожающим, что штаб Уфимской группы вынужден был отдать приказ — принять все меры, до применения оружия включительно, чтобы не допустить посторонние обозы на путь движения группы. Приказ остался на бумаге, ибо движение на обоих путях — по полотну железной дороги и по большому тракту — сделалось стихийным, и потребовалось бы расстрелять тысячи людей и лошадей, чтобы остановить эту живую лавину. И хотя генерал Войцеховский требовал в своем приказе расформирования и объединения всех мелких частей и обозов, но в обстановке форсированного движения об этом нечего было и думать. Упорядочить движение и создать что-либо стройное из великого хаоса удалось лишь в малой степени.

Наиболее характерной особенностью приказа генерала Войцеховского явилось указание на полную перемену фронта. С этого момента Командование видит своею главной целью движение на восток, сообразно с чем дано и наименование колонн. Главная опасность усматривалась также с востока и отчасти с юга, со стороны Минусинска. Одной из причин такой неверной оценки явились неточные данные о главном враге армии — регулярных красных частях: приказ считал их на 100 верст дальше, нежели они оказались в действительности, и поставил в арьергард беззащитные обозы, почти без прикрытия. Большую роль в этом отношении сыграло, несомненно, исчезновение 1-й армии; остатки ее к этому времени растворились в общей массе обозов, перестав исполнять даже скромную, но столь необходимую роль наблюдения за красными. Преувеличенные опасения за Минусинское направление явились следствием полной потери связи с 3-й армией. Последняя, как выяснилось позднее, шла от Щегловской тайги почти на линии арьергардов 2-й армии, в 50-60 верстах южнее железной дороги. Благодаря быстрому движению и отсутствию хороших дорог с юга на север, штаб 3-й армии не смог установить связи ни с генералом Каппелем, ни с ближайшими частями 2-й армии. Вечером 2-го января ядро корпусов и штаб 3-й армии находились уже почти на переход восточнее тракта Ачинск — Минусинск. Отсюда генерал Барышников пытался установить связь по телеграфу с Ачинском, но к этому времени Ачинск был уже занят авангардом красной армии. Не имея никаких сведений о штабе генерала Каппеля и 2-й армии, генерал Барышников решил идти на сближение с ними, наметив для этого ст. Кемчуг, куда вели сравнительно хорошие дороги.

 

3.

На марше от Ачинска до Красноярска 8-й дивизии были назначены ночлеги: 2-го января — деревни Козулинское, Чернореченское; 3-го — Кемчуг, Большой Кайдан; 4-го — ст. Кача; 5-го — Красноярск и 6-го — ст. Сорокино, деревни Магальская, Лопатино — в районе, назначенном для сосредоточения армии. Приказ о движении был получен 1-го января в г. Ачинске, куда дивизия прибыла после безостановочного движения от Щегловской тайги, особенно тяжелого до выхода на большой тракт, когда пришлось двигаться по скверным, плохо укатанным дорогам, в сильно пересеченной местности. При выходе из Ачинска, где был дан большой привал, шедший в арьергарде полк был атакован красными, наступавшими вдоль железной дороги с запада. Этим в корне разрушались представления о безопасности со стороны регулярного красного фронта, однако, высшие штабы склонны были приписать эту атаку местным партизанам, подошедшим к Ачинску с юга.

В течение трех последующих дней движение и ночлеги дивизии производятся строго по приказу. На этом участке своего крестного пути армия снова втягивается в тайгу, правда, не столь дикую и неприступную, как Щегловская, но с единственной, по существу, годной для движения дорогой — большим Сибирским трактом. Снова погружаемся в невероятный хаос, созданный множеством никем не управляемых обозов. Несмотря на все принимаемые меры, на каждом мелком перекрестке страдаем от вклинивания посторонних частей, расплываемся на ночлегах, в полном бессилии поддержать хотя бы относительный порядок и боевую готовность. Движемся большею частью непосредственно по полотну железной дороги, лишь изредка съезжая на грунтовый путь, там, где допускает тайга и рельеф местности. Обгоняем массу неподвижных, точно застывших эшелонов, последние русские поезда; в Красноярске, где сосредоточена в это время Польская дивизия, — уже хвост чешских эшелонов. Вереница саней вынуждена лавировать между поездами, занимающими оба пути; иногда тот или другой поезд вдруг начинается двигаться, и если сзади не успевают вовремя предупредить, десятки саней с людьми и конями летят под откос. На ночлегах мелкие населенные пункты и железнодорожные станции переполнены до отказа. Неожиданно наталкиваемся здесь на конные части, которые должны были двигаться значительно южнее; приказы явно не выполняются. Одновременно претендуют на свое место под кровом и те, кто не упомянут ни в одном приказе. Но под крышей зачастую нет места даже для больных и женщин, поэтому большинству приходится коротать морозные ночи на улицах, у костров.

Вечером 3-го января дивизия достигла ст. Кемчуг. Впервые не прибыл своевременно на ночлег обоз штаба дивизии: днем, на одном из перекрестков, волна обозов отрезала его и вынудила свернуть на большой тракт, где он затерялся в общей медленно движущейся массе обозов. Прибыл он на ст. Кемчуг только утром 4-го, после безостановочного суточного движения, в то время, как части дивизии начинали новый переход. Пришлось дать обозу большой привал. Через час после отъезда штаба Кемчуг был атакован и занят красными, и обоз погиб, оставив всех чинов штаба с тем, что они имели на себе.

Поздно ночью в Кемчуг прибыл начальник 3-й Оренбургской Казачьей бригады генерал М[амаев]. М[амаев] со своим маленьким штабом и ночевал в занятой нами хате. Мне неоднократно, за время гражданской войны, приходилось сталкиваться с генералом М[амаевым], и всякий раз наши встречи оканчивались каким-нибудь несчастьем. Повторялось это с такой регулярностью, что мы оба обратили на это внимание, и в ночь на 4-е я не мог не подумать, что очередное несчастье не за горами. Но даже и эта мысль не омрачала удовольствия видеть генерала М[амаева], одного из первых Оренбургских партизан, обаятельного по внешности и характеру, молодого и полного сил. Утром 4-го оба штаба уходили из Кемчуга одновременно. В тот момент, когда я, уже одетый для похода, делал последние распоряжения, внезапно раздался выстрел: генерал М[амаев], находясь в двух шагах от меня, сумел незаметно вынуть наган и выстрелить себе в сердце. Общее несчастье и личное горе сломили мужественного бойца. За время похода полностью погиб один из его полков, другой понес огромные потери, что угнетающе подействовало на генерала М[амаева]. Через минуту он умер, с трогательными словами любви к жене и ребенку, затерявшимся где-то в обреченной линии русских эшелонов. Так трагически закончилась наша последняя встреча...

За несколько минут до отъезда штаба дивизии в Кемчуг неожиданно прибыл штаб 3-й армии. Опасаясь появления красных у Кемчуга раньше, чем подойдут его отходящие части, генерал Барышников обратился с просьбой — прикрыть Кемчуг силами 8-й дивизии. Однако, к этому времени даже последние повозки частей успели скрыться из вида и повернуть их с пути вдоль полотна железной дороги было физически невозможно. Через полчаса после выхода штаба дивизии со стороны ст. Кемчуг послышался ружейный и пулеметный огонь: опасения генерала Барышникова сбылись — станция была захвачена красными, и сам он со штабом спасся чудом.

Следующий пункт для ночлега дивизии — маленький, бедный поселок при ст. Кача — оказался забитым людьми и повозками сверх всякой меры. С огромным трудом удалось поместить под крышу женщин и немногих больных, все остальные ночевали у костров. Сам я, совместно с командиром корпуса, нашел приют в хате, занятой сибирским атаманом и штабом генерала Волкова; удалось даже забыться на два-три часа, спрятав голову под стол и предоставив ноги в распоряжение всех проходящих.

5-го января около 3-х часов дня штаб дивизии прибыл на разъезд Минино — последнюю железнодорожную остановку перед Красноярском. К моему удивлению и тревоге, на разъезде оказались эшелоны штабов фронта и 2-й армии, которые, по предположениям, уже должны были пройти Красноярск. Около эшелонов видно было много саней, только что наспех собранных в окрестных деревнях: производилась разгрузка обоих штабов; поезда дальше не идут. Дело плохо. Нашел генерала Войцеховского в пустом уже вагоне, за картой, и узнал о событиях, разыгравшихся в Красноярске за истекшие сутки. К подходу армии Зиневич оказался уже отстраненным и арестованным; к власти стали большевики; с лихорадочной поспешностью и энергией организовалась оборона города, и армия встретила уже открытого врага. Подойдя с колонной к Красноярску вечером 4-го, генерал Петров не решился в темноте атаковать город и ночевал в районе дер. Минино. Утром 5-го колонна повела атаку на город и железнодорожную станцию. Гарнизон Красноярска, усиленный свежими формированиями из рабочих дружин, оказал упорное сопротивление. Несмотря на отсутствие артиллерии и недостаток патронов, пехота ворвалась в город и заняла станцию. Оставалось проявить еще небольшое усилие, чтобы окончательно очистить город, но неожиданное появление бронепоезда, по некоторым данным — польского, внесло смятение в ряды атакующих; странную роль сыграл начальник особых отрядов полковник Макри, отдавший приказание об отходе без всяких видимых оснований. Атакующие части поспешно отошли, не успев даже вынести своих раненых; запасной батальон Ижевцев, имевший в строю 680 человек, вывел из боя только 380; понесла большие потери и пехота 4-й [Уфимской] дивизии; конница завязла в снегу и сделать ничего не могла. Решено было атаки не повторять и выждать подхода других частей 2-й армии, тем временем очистить эшелоны обоих штабов и перейти на санный обоз.

Не получив никаких приказаний для следующего дня, я отдал приказ о ночлеге в районе деревень Минина и Зимина: штаб дивизии, 29-й [Бирский стрелковый] полк и Егерский батальон в дер. Минина, остальные полки — в дер. Зимина. Генерал Каппель со штабом, под прикрытием Екатеринбургской Инструкторской школы и остатков Образцовой Егерской бригады, направился также в дер. Минина; генерал Войцеховский решил на эту ночь вернуться в свой поезд. Здесь же, на разъезде Минине, наскоро был сформирован санитарный поезд, куда посадили часть больных и раненых и большую часть семейств из обоих штабных эшелонов. Поезд был направлен в Красноярск, откуда начальник Польской дивизии полковник Румша обещал провести его на восток. Вскоре Польская дивизия была захвачена красными, и вместе с ней погиб последний русский эшелон.

 

4.

В то время, как 2-я армия пробивалась к Красноярску через тучи своих обозов, двигаясь вдоль железной дороги и севернее, остатки 3-й армии блуждали южнее железной дороги. 2-го января генерал Барышников сделал неудачную попытку войти в связь с генералом Каппелем через Ачинск, уже занятый красными, после чего решил вести части к железной дороге. Утром 4-го штабу армии удалось выйти на ст. Кемчуг, но уже через час станция была атакована и занята красными; штаб армии снова ушел на юг, потеряв окончательно связь с железной дорогой и со своими частями. Затерявшись в массе обозов, немногие боеспособные части армии блуждали теперь без цели и без всякого представления о действительной обстановке, инстинктивно пытаясь притянуться к железной дороге. В сравнительной близости к полотну железной дороги шла большая конная группа, состоявшая из нескольких казачьих полков, конного полка Ижевской дивизии и остатков 11-й Уральской стрелковой дивизии, посаженных на коней. Действуя необъединенно и без всякого руководства, группа неоднократно выходила к железной дороге, но всякий раз с запозданием, находя намеченные пункты занятыми красными, и снова уходила на юг, теряя время и последние силы на обходы по бездорожной лесистой местности. Часть казаков митинговала, раздавались голоса за сдачу, однако наиболее энергичные и непримиримые шли вперед и увлекали колеблющихся на новую попытку пробиться. Положение казалось особенно трагичным днем 4-го января, когда кончились неудачей несколько попыток выйти к железной дороге. После бесконечного блуждания в лесу, без сна, без пищи и отдыха, большей части группы удалось, наконец, к утру 5-го выйти на полотно дороги восточнее станции Кемчуг, откуда красные в течение 4-го вперед не продвинулись. Ижевский конный полк, оказавшийся всего в трех верстах от ст. Кемчуг, взял на себя прикрытие общего отхода.

Пехотные полки Ижевской дивизии, с остатками артиллерии, утром 4-го января находились на марше от пос. Рыбного к ст. Кемчуг. К полудню медленно двигавшаяся колонна остановилась окончательно, пройдя примерно половину расстояния до станции; выяснилось, что Кемчуг занят красными и дальнейшее движение вперед невозможно. Обратный путь на Рыбный был прочно закрыт непрерывным потоком обозов, занявших всю длину и ширину дороги; чтобы идти назад, нужно было предварительно повернуть тысячи повозок; следовало также ожидать, что Рыбный уже занят красными, шедшими за Ижевцами по пятам. В виду полного отсутствия дорог на восток от тракта Рыбный — Кемчуг, начальник Ижевской дивизии генерал Молчанов решил вести части без дороги, по компасу, наметив конечным пунктом небольшую деревушку в 12-15 верстах восточнее Рыбного. Пришлось вновь бросить все сани, последние четыре орудия, остатки пулеметов и имущества. К вечеру каким-то чудом вышли прямо к намеченному пункту и после короткого отдыха возобновили движение в направлении на ст. Кача. После безостановочного суточного движения генерал Молчанов сосредоточил всю дивизию у ст. Кача, образовав арьергард отходящей армии. В то время, как 2-я армия сосредотачивалась в узкой долине северо-западнее Красноярска, остатки 3-й армии к вечеру 5-го января растянулись вдоль железной дороги между ст. Кача и разъездом Минино.

Большая часть армии погибла, однако, не дойдя до ст. Кача, растворившись между обозами и попадая в плен вместе с ними, не будучи в состоянии оказать какое-либо сопротивление.

 

РЕКА КАН

 

1.

Картина страшного разгрома армий под Красноярском нам, собравшимся в штабе 2-й армии в ночь на 7 января, представлялась еще мрачнее, чем она была в действительности. Генерал Войцеховский располагал лишь отрывочными и неполными сведениями о судьбе частей армии, не представлял себе, чем он может располагать и какова боевая ценность спасшихся частей; ровно ничего не было известно о судьбе всей левой колонны армии, хотя генерал Войцеховский и предполагал, что она успела переправиться через Енисей и уйти на восток; даже о судьбе генерала Каппеля стало известно только из моего доклада. С такими данными предстояло решать, что делать дальше; было ясно одно — надо уходить немедленно на восток, по пути собрать и привести в порядок все, что можно, войдя в связь с частями, уже перешедшими на правый берег Енисея. Путь отхода вдоль железной дороги, прямо на восток от района Чистоостровское — Есаулово, казался опасным, так как можно было ожидать сопротивления со стороны местных партизанских отрядов, а главное — преследования из района гор. Красноярска. Опрос местных жителей установил, что существует еще один, зимний путь к гор. Канску — вдоль рек Енисея и Кана, в обход угрожаемого участка пути. Однако, этот путь был опасен в другом отношений: ввиду поздней и необычайно мягкой зимы, дорога по р. Кану, по-видимому, еще не проложена, и направлением этим еще никто не пользовался.

Войцеховский предложил решить, куда идти. Я ответил, что части дивизии временно небоеспособны, неизвестно точно, сколько бойцов вышло; необходимо время, чтобы командный состав мог взять людей в руки, переформировать части и перераспределить остаток боевых припасов; желательно поэтому на ближайшие дни избегать всяких боевых столкновений и предпочесть преодоление естественных препятствий. По этим соображениям я высказался за путь по рекам; ко мне присоединился и командующий [Уфимской] группой генерал Бангерский, на этом же решении остановился и генерал Войцеховский.

Принятое решение впоследствии оказалось совершенно неправильным. Преследования со стороны Красноярска не было в течение нескольких дней; головные части красной армии, сравнительно слабого состава, буквально утонули в том море людей и повозок, которое осталось в районе Красноярска; город сам по себе, с огромными складами имущества, особенно артиллерийского, представлял собой слишком лакомую добычу, чтобы оставить его без надежного прикрытия. Красноярский гарнизон, пестрого состава, со свежесформированными частями, мог действовать только накоротке и безусловно не был пригоден для операций в поле. Это делало наш отход вдоль железной дороги безопасным на несколько дней и избавляло нас от тяжестей похода по р. Кану; однако, в ночь на 7 января обстановка представлялась нам совершенно иначе, и всякое иное решение, кроме принятого, казалось невозможным.

 

2.

Утром 7 января Уфимская группа, штабы и конвой Главнокомандующего выступили на север, следуя по левому берегу Енисея или же, временам, по льду реки. Впереди, применяя старые наименования, шла 4-я дивизия или то, что от нее осталось; затем 8-я, 12-я Уральская и Уфимская конная, на которой лежало прикрытие движения со стороны Красноярска, так как о выходе на этот же путь 3-й армии еще не было известно. Для ночлега назначены были: дер. Атамановское для 4-й дивизии, дер. Шиверская для 8-й и 12-й и поселки южнее последней — для Уфимской кавалерийской. Задержанный на пути генералом Войцеховским, я прибыл в дер. Шиверскую позднее других и, к моему удивлению, не нашел никого — части ушли на ночлег в дер. Атамановское. На мой запрос о причинах самовольного ухода командиры полков дали объяснение, что неисполнение приказа вызвано было отчасти стихийным желанием поскорее оторваться от противника, отчасти опасением, что конница не будет выполнять своей задачи по прикрытию колонны. У меня не хватило духа потребовать от измученных людей возвращения в дер. Шиверское, и я предпочел пойти на крайне неприятное объяснение с генералом Войцеховским; к тому же, дер. Атамановское оказалась достаточно просторной, чтобы разместить всех прибывших.

Утром 8-го — короткий переход в дер. Подпорожное, расположенную у устья р. Кан. Здесь нашли на большом привале 4-ю дивизию, что вынудило и нас остановиться на несколько часов. Проверка имевшихся раньше сведений о р. Кан установила окончательно, что путь по реке до Канска вообще существует, и им изредка пользуются местные жители, но в текущем году по реке еще никто не проходил. Причина — мягкая зима. Кан, быстрая горная речка, изобилует порогами и замерзает окончательно только после сильных сибирских морозов. Местные жители выражали сомнение в возможности прохода, так как считали, что мы не сможем одолеть порогов, где под снегом струится вода; безусловно были непроходимы пороги у устья реки, но их можно обойти, пересекая огромную лесистую сопку, занявшую весь угол между Енисеем и Каном; дальше по реке обходы порогов были абсолютно невозможны по характеру берегов. Ближайший населенный пункт вверх по реке — дер. Барга — находился примерно в 80 верстах от Подпорожной по прямой линии, причем единственная имевшаяся у нас старая переселенческая карта указывала дер. Барга на правом берегу реки; впоследствии мы нашли деревню на левом берегу.

Картина открывалась невеселая, но выхода у нас не было. Возвращаться назад, чтобы выйти к железной дороге, особенно теперь, после потери двух суток, было поздно; оставалось идти вперед. Вскоре после полудня 4-я дивизия выступила из дер. Подпорожное, имея в голове колонны генерала Каппеля с его конвоем. 8-я дивизия начала движение через три часа, в предположении, что 4-я дивизия, прокладывавшая дорогу по целине, успела уже выиграть достаточное пространство. Начался медленный, утомительный подъем в гору, по плохо укатанной дороге. День на редкость теплый; падал небольшой снежок. Уже в полной темноте поднялись на вершину горы и здесь надолго остановились: впереди застыл неподвижно хвост 4-й дивизии. Командированный на разведку офицер вернулся и доложил, что в голове колонны движение почти остановилось: люди и повозки тонут; продвижение было успешно, хотя и требовало огромных усилий при дневном свете, ночью же приходится находить сухие места под снегом ощупью; кое-где вода струится во всю ширину реки, и там люди и лошади идут по колено в воде; идущие в голове высказывают сомнение в самой возможности дальнейшего движения.

Оставалось терпеливо ждать, пока очистится дорога, остановившись на горе так, как двигались, ибо сход с дороги в дремучем лесу невозможен. На душе — гнетущее чувство сознания своей полной беспомощности; оставалась только надежда на чудо — на внезапный и лютый сибирский мороз. Около 8 час. вечера небо начало проясняться, сквозь верхушки высоких сосен выглянул неполный лик луны, и желанный мороз, крепкий и беспощадный, спустился на непокорную речку. Вдоль дороги появилась линия костров, но спать никто не может — слишком холодно. В полночь с реки пришла записка генерала Каппеля, адресованная генералу Войцеховскому и для сведения старших начальников. Люди в голове колонны на грани отчаяния, и генерал Каппель высказал соображение о необходимости бросить все сани, посадить людей верхом, оставив в дер. Подпорожное всех раненых, больных и женщин, как это было сделано в Щегловской тайге. Я хорошо знал, что эта мера для нас психологически неприемлема: в частях остались только те, кому пути назад нет, и никто не пожелает оставить позади беспомощных людей. Вместе с тем, я надеялся, что утром, особенно после мороза, движение пойдет гораздо быстрее и легче. Нужно было воспрепятствовать рекомендуемой генералом Каппелем мере, и я решил вернуться в Подпорожное и настоять перед генералом Войцеховским выждать с решением до утра. Командующий армией оказался того же мнения, и убеждать его не пришлось.

Бесконечная, томительная ночь прошла в ожидании, в попытках согреться и задремать. За час до рассвета последние повозки 4-й дивизии исчезли, и с первыми лучами ясного, морозного дня мы оказались на льду реки.

 

3.

К этому времени голова колонны, по-видимому, продвинулась значительно вперед, и начало нашего движения по реке пошло с большой быстротой. Утреннее солнце осветило своеобразную картину. Ровная, белая лента реки Кан, шириною в 200-250 шагов, вьется между двух обрывистых, поросших вековым лесом стен, подобно бесконечному белому коридору. Высокие холмы по обоим берегам временами отходят от реки, иногда же нависают над самым руслом. На всем протяжении от устья Кана до дер. Барга нигде не удалось заметить ни малейшего прорыва в этих стенах, куда мог бы проскользнуть человек; все двигавшиеся по реке тысячи людей и лошадей оказались запертыми более прочно, чем если бы они попали в самую надежную тюрьму.

Узкая дорога через Щегловскую тайгу казалась тягостной, стеснительной, связывавшей по рукам и ногам. Открывшаяся перед нами величавая, Богом созданная дорога сверх того устрашала. Можно было надеяться, что под соединенными усилиями тысяч решительных людей Щегловское дефиле разорвется и даст выход запертому в нем людскому потоку, здесь, при спуске на Кан, можно было поставить старую, всем известную надпись: «Оставь надежду, входящий сюда». Эти две стены лесистых гор, покрытых снегом, пробить не смог бы никто.

По белому полю реки местами выступали огромные красноватые пятна, подобные ржавчине: здесь пробилась на поверхность не замерзшая струя воды; дорога шла, извиваясь, обходя эти опасные места. Сейчас они безвредны, так как легко видны, но ночью голова колонны должна была ощупывать их с большой осторожностью. Становилось понятным, почему нас заставили просидеть на горе целую ночь. Через два-три часа после спуска на лед Штаб дивизии, шедший в голове, догнал хвост 4-й дивизии, и движение сразу замедлилось. Стало очевидным, что проложенная и укатанная дорога кончилась, и теперь нужно идти с той же скоростью, с которой головные люди прокладывали свой опасный путь.

Около 11 часов дня сделали привал, рассчитывая легко наверстать потерянное время, быстро двигаясь по проложенной дороге. Штаб остановился у обрыва северного берега реки, под ярким, но не греющим солнцем. Разложили костры, согрели чай из растопленного снега, «завели» пресные блины и с наслаждением съели скудный, но горячий завтрак на тридцатиградусном морозе.

Пока мы отдыхали, голова колонны сделала, видимо, очень небольшой прогресс, так что потерянное нами пространство было быстро выиграно, и мы должны были принять общий медленный темп движения. До сих пор колонна шла в большом порядке — все на своих местах, очень мало отставших в головных частях. Около 3-х часов дня вдоль колонны 8-й дивизии потянулась разрозненная линия всадников: шла Уфимская кавалерийская дивизия. Утомленная, видимо, общим медленным движением и частыми остановками, конница решила продвигаться параллельно, но скоро перешла на общую дорогу, вызвав разрывы в частях и общий беспорядок. Вслед затем вся эта смешанная масса, надвинувшись вплотную на 4-ю дивизию, пошла уже двумя, а иногда тремя колоннами, пролагавшими самостоятельные пути. С наступлением темноты не было уже возможности различить, где и какая именно часть движется, и управление движением фактически прекратилось.

Перед вечером неожиданно наткнулись на странную находку; на уступе северной скалистой стены приютилась маленькая охотничья избушка; в ней — грубо сложенный очаг, чтобы приготовить горячую пищу для нетребовательного заблудившегося охотника. Это было единственное жилье, встреченное на всем пути от дер. Подпорожное до дер. Барга.

С наступлением темноты пошел снег, и сразу же потеплело. Окружающие скалы и лес приняли фантастические очертания, бесконечные вереницы людей и повозок двигались теперь в странной тишине, навеянной усталостью и жутким молчанием величавой природой декорации. Медленное, монотонное движение начинало усыплять, усталый взор напрасно искал какого-нибудь просвета впереди, за каждым поворотом реки рисовались огни деревни; и вскоре они действительно замелькали по обоим берегам реки, а слух ловил лай собак и другие знакомые звуки человеческого жилья. Но вскоре огни исчезали, звуки расплывались, а впереди, в бесконечной смене, появлялись новые повороты и извилины капризной горной речки.

Вероятно, я задремал с открытыми глазами и не заметил, как мой крупный, широко шагавший конь вынес меня к голове колонны. Впереди — только два-три десятка всадников и ни одной повозки, и я двигался теперь по узкому, рыхлому следу, только что проложенному в девственном покрове реки. Конь шел медленнее и осторожнее по неверной дороге и вскоре начал останавливаться; чтобы облегчить его, я решил чаще спешиваться, но каждый шаг по рыхлому снегу тотчас же напоминал мне, что я и сам безмерно устал; сказывалось недосыпание — за последние пять ночей спал в среднем не более двух-трех часов. После нескольких попыток протащить вперед и себя, и не желавшего идти коня, я в изнеможении свалился у дороги, поднялся и снова упал; ни сил, ни желания еще раз подняться; почувствовал, что начинаю засыпать. Бесконечная усталость и апатия давили на плечи, на ногах — точно свинцовые подошвы. Тщетно оглядывался на проходящих и не мог различить ни одного знакомого лица.

Неожиданно из темноты показалась фигура всадника с заводной лошадью; кто-то спрыгнул ко мне и помог сесть на свежую лошадь; всадник оказался офицером конного дивизиона 8-й дивизии. Покачиваясь и держась в седле исключительно силой воли, я смог проехать еще несколько сот шагов. Выручил новый сюрприз. Шедшие в голове движения люди наткнулись на какую-то изгородь и небольшой сарай, приютившийся на уступе скалистого берега. Немедленно был разведен костер и появился неизбежный кипяток. Когда мы добрели до сарая, костер уже весело трещал, и чай был готов. Чьи-то дружеские руки подняли меня к костру, другие протянули чашку мутного чая и кусочек сала, и через несколько минут я ожил.

Было, по-видимому, около полуночи, когда после короткого отдыха я возобновил движение. Небо прояснилось, стало вновь необычайно холодно. После остановки ехал с группой случайно собравшихся людей, среди коих — генерал П. с женой; оба едут верхом на импровизированных седлах: сани их примерзли к дороге во время одной из вынужденных остановок, и их пришлось бросить. Всякое представление о пройденном пространстве давно уже было утрачено, и мы ожидали появления дер. Барга за каждым поворотом реки. Повторились те же галлюцинации, что и накануне вечером, но на этот раз лай собак и крик петухов слышал не только я, но и все окружающие. Тщетно заглядывали мы в каждую расщелину, в каждую складку высокого правого берега реки, где наша карта указывала дер. Барга, все напрасно — звуки исчезали, и перед нами оставались только неприступные берега и белое поле реки. Около трех часов утра рельеф левого берега реки начал смягчаться, русло расширилось, и мы подъехали к дер. Барга. Слишком утомленный, чтобы ощущать какое-нибудь радостное чувство, зашел в первую попавшуюся хату и почти без чувств повалился на приготовленную кем-то солому...

 

4.

Растянувшиеся части продолжали подходить к дер. Барга до полудня 10 января; отдельные повозки прибыли значительно позднее. Переход Уфимской группы от дер. Подпорожное до дер. Барга занял от 36 до 48 часов. Тяжелее всего он был для 4-й дивизии и конвоя генерала Каппеля, прокладывавших дорогу по целине. Трудная сама по себе, задача становилась невозможной там, где головные всадники вступали в полосу не замерзшей воды. Пропитанный водой снег обращался в месиво, мгновенно замерзавшее и резавшее ноги коней. Полозья саней, попавших в такую полосу, примерзали при первой же остановке, и нужны были крайние усилия людей и лошадей, чтобы сдвинуть их с места. Очень часто при этом сани отрывались, и приходилось их вновь привязывать, что в темноте и на тридцатиградусном морозе было мучительной операцией; множество саней пришлось бросить, переводя их пассажиров на соседние сани или сажая верхом. Были случаи, когда зазевавшийся или задремавший возница попадал в открытую полынью, так случилось с одним из стрелков Егерского батальона 8-й дивизии; догадливые товарищи по роте влили в него бутылку скверного, но крепкого рома, обернули в сухое тряпье и благополучно довезли до Барги.

Особенно тяжело было во вторую ночь, когда усталость людей и лошадей дошла до предела; люди засыпали и в санях, и в седлах. Жестокий холод заставлял спешиваться и гнал из саней, и засыпавшие на ходу люди неизбежно попадали в воду и промачивали валенки. Не думаю, чтобы кто-нибудь остался не обмороженным в эту ночь; у большинства пострадали ноги. Сильнее всех поплатился генерал Каппель, застудивший легкие и обморозивший обе ноги, что вызвало его смерть две недели спустя. В этом же аду двигались наши больные и раненые, женщины и даже дети...

Мы проложили по реке хорошо обозначенную, укатанную и безопасную теперь дорогу. Шедшие за нами части 3-й армии потратили на весь путь всего 12-14 часов, не испытывая особых неудобств и лишений. Переход по Кану тяжело отозвался на состоянии дивизии. Еще не оправившись после разгрома у Красноярска, части подверглись новому испытанию, выведшему из строя большое число людей обмороженными. Длинный неведомый путь впереди представлялся теперь особенно грозным и чреватым всякими лишениями. Суровая сибирская зима впервые дала себя почувствовать и оказалась страшнее, чем мы ожидали. На следующих переходах поступили донесения о добровольно отставших людях, хотя число их было незначительно. Лично я пришел к убеждению, что к подобным экспериментам, без крайней необходимости, прибегать больше не следует: суровая природа сильнее нас и страшнее возможных встреч с противником.

В ночь с 10 на 11 января 8-я дивизия имела ночлег в дер. Филипповка (Высотина), откуда предполагалось свернуть на Канск вдоль железной дороги и большого тракта. Однако, с выходом к железной дороге у ст. Заозерная выяснившаяся обстановка заставила генерала Войцеховского изменить направление.

К этому времени левая колонна 2-й армии, в командование коей вступил генерал Вержбицкий, двигаясь благополучно вдоль большого тракта, достигла линии р. Кан, к югу от гор. Канска. Вслед за нею продвигалась сводная колонна под общим начальством генерала Сахарова, в состав которой вошли остатки Степной группы, 1-й кавалерийской дивизии, Енисейской казачьей бригады и нескольких мелких частей. Сведения, собранные этими колоннами при движении от Красноярска, определенно установили, что район Канска сильно занят; здесь сосредоточены были несколько партизанских отрядов, к которым присоединился гарнизон Канска и население ближайших деревень. В задачу этой пестрой группы не входила, по-видимому, попытка остановить отходившую на восток армию: их желание ограничивалось только охраной своего района от ограблений и экзекуций, коим местное население подвергалось раньше. От Канска оборонительная линия спускалась на юг по реке Кану, примерно до района дер. Аманаш. Наступление головных частей колонны генерала Вержбицкого встретило упорное сопротивление на заранее подготовленной позиции и было отбито с потерями, на следующую ночь пришлось прорываться в промежуток между населенными пунктами.

Не желая без крайней надобности подвергаться потерям, генерал Войцеховский приказал Уфимской группе обойти укрепленный партизанский район, двигаясь на деревни Бородина, Усть-Ярульская, Подъянда и далее на дер. Александровка. По-видимому, генерал Войцеховский считал возможным пойти на некоторую потерю времени, так как армия вышла уже в район, занятый чешскими эшелонами; шедшая в хвосте Польская дивизия к этому времени была сосредоточена главными силами у ст. Клюквенная и должна была принять на себя первый удар красных, при движении их от Красноярска на восток.

Двигаясь беспрепятственно, Уфимская группа к вечеру 13-го сосредоточилась в огромной дер. Александровка, в 20-25 верстах северо-восточнее дер. Подъянда, и здесь впервые за два последних месяца имела полную дневку. Был дан больше, чем полный отдых: большинство людей получило баню, о которой начинали забывать, и которая была так необходима ввиду свирепствовавших в рядах армии всех видов тифа.

На 15 января был приказан переход в дер. Тинское, лежащую на большом тракте. Ввиду значительной величины перехода — около 50 верст — намечался на второй половине пути большой привал. Остановка произошла, однако, значительно раньше. Пройдя около 20 верст от дер. Александровка, колонна остановилась в маленькой переселенческой деревушке, чтобы пропустить части 3-й армии, шедшей наперерез нашему движению. Через несколько минут после остановки я был вызван к генералу Войцеховскому; в его хате, кроме него, я нашел генерала Бангерского и начальника штаба армии генерала Щепихина. Генерал Войцеховский объяснил неожиданную задержку, сообщив, что 3-я армия и сводная колонна генерала Сахарова решили идти по ряду переселенческих пунктов, разбросанных в тайге южнее железной дороги. Путь этот должен был вывести на большой тракт где-то около Нижнеудинска, но где именно, точно никто не знал. Генерал Войцеховский объявил собравшимся, что, ввиду временной небоеспособности частей и возможности встретить на большом тракте крупные партизанские отряды, он решил с Уфимской группой свернуть на дорогу 3-й армии; по-видимому, его пугала перспектива прохода через район грозного Тайшета.

Оценить достоинства и недостатки принятого генералом Войцеховским решения было нетрудно. Еще накануне, в дер. Александровка, я знал о южном направлении и приказал собрать все сведения о нем; разведка установила возможность движения по нему, однако, с большими трудностями. На некоторых участках пути зимой движение не производилось на расстоянии 60-70 верст, поэтому предстояло прокладывать дорогу по целине иди же делать длинные обходные движения. Район слабо населен и беден продуктами и фуражом. Было ясно, что идущие впереди части заберут в населенных пунктах все, что там имелось, а мы обрекались на хроническую голодовку, при неизбежных ночлегах в поле, у костров. Впечатления от перехода по р. Кан были еще слишком свежи в памяти, и я доложил Командующему армией, что категорически отказываюсь вести дивизию за 3-й армией.

Отказ выполнить оперативный приказ генерала Войцеховского был более, чем опасен: всего два месяца назад он собственноручно застрелил командира корпуса за подобный поступок. Но в данном положении иного выхода я не видел... Последовало горячее и неприятное объяснение, и я ушел к себе, ожидая вслед, в лучшем случае, приказа об отрешении от командования. Большой привал окончился, и приказ не прибыл. Дивизия возобновила движение на Тинское; за ней выступили остальные части Уфимской группы и Штаб 2-й армии.

Поздно ночью прибыли в дер. Тинское и нашли ее занятой Добровольческой бригадой, шедшей в хвосте колонны генерала Вержбицкого. Ночевать пришлось в большой тесноте, но в дальнейшем подобное совместное расквартирование уже не повторялось. Войдя в связь с колоннами, генерал Войцеховский упорядочил движение. Уфимская группа двигалась за колонной генерала Вержбицкого, примерно, в полупереходе, в соответствии с расположением населенных пунктов. Благополучно миновали сожженную дер. Бирюса и мирный теперь Тайшет — места бесчисленных партизанских налетов на железную дорогу и схваток их с чехами. Села по тракту казались вымершими, что не могло не отражаться на нашем снабжении. В районе дер. Бирюса мы обогнали последний собственно чешский эшелон и вновь поставили некоторую преграду между собой и преследующими красными частями, что было крайне важно в связи с теми препятствиями, которые обрисовались на нашем пути.

 

ОТ КАНА ДО ИРКУТСКА

 

1.

С выходом к железной дороге штабы ген. Kaппеля и Войцеховского получили возможность несколько ориентироваться в общей обстановке путем сведений, собранных у чехов и железнодорожников. Полная темнота, в которой до сего времени шло движение армии, несколько рассеялась, но открывшаяся картина была мало утешительной. Окончательно выяснилась не только полная потеря всего тыла, но и явная его враждебность к армии. Предательский арест Верховного Правителя и образование Политического Центра в Иркутске не оставляли сомнений в том, что ждет армию на ее дальнейшем пути. Положение в самой стране, вне Иркутска, было еще хуже, так как здесь повсюду царили партизаны, склонные признать только настоящую красную власть, без всяких розовых оттенков. Следовало ожидать со дня на день официального водворения советской власти на всем пространстве до Байкала. Вместе с тем отпадала всякая надежда на какое-либо содействие со стороны так называемых союзников и их единственной реальной силы — Чешского корпуса.

При всей сложности и неблагоприятности обстановки наше положение и наши возможные планы на будущее выяснились окончательно. Армия потеряла Верховное возглавление и всякую связь со страной, которую еще вчера только была призвана защищать. Без боевых припасов, денег и продовольствия, перегруженная больными, пораженная свирепствующим в ее рядах тифом, преследуемая смертельным врагом, она должна была теперь прокладывать себе дорогу силой, в поисках безопасного клочка земли, который смутно обрисовывался где-то за Байкалом. Следовало спешить, насколько допускали силы людей и лошадей, чтобы, с одной стороны, предупредить организацию и усиление враждебных армии элементов на пути к Байкалу, с другой — поставить возможно большее количество медленно ползущих чешских эшелонов между арьергардом армии и регулярными красными частями.

Вечером 19 января Уфимская группа достигла дер. Алзамайское, где на следующий день имела дневку. К этому времени окончательно выяснилось, что первая попытка остановить и разоружить армию будет сделана в районе Нижнеудинска, где сосредоточилось несколько партизанских отрядов и вооруженных рабочих дружин. У ст. Ук, в 15 верстах западнее Нижнеудинска, спешно подготовлялась укрепленная позиция, замыкавшая выход из тайги, которая тянулась примерно от района Алзамайское до Нижнеудинска. Район для обороны был избран удачно; он не допускал развертывания крупных сил для атаки; кроме того, атакующие части должны были предварительно сделать не менее трех переходов по тайге, с перспективой голодных и холодных ночлегов. Учитывая последнее обстоятельство, генерал Войцеховский приказал Уфимской группе свернуть от дер. Алзамайское на северо-восток, с тем, чтобы выйти кружным путем к дер. Хинкул, в 20 верстах восточнее Нижнеудинска. 3-я армия должна была выйти в тот же район с юга, в то время как колонна генерала Вержбицкого прокладывала себе путь фронтальным движением вдоль дороги, используя свое исключительное преимущество — действующие орудия Воткинской дивизии.

С 21-го по 24-ое января колонна генерала Бангерского со штабом армии обогнули полукруг от дер. Алзамайское до Нижнеудинска, следуя по ряду мелких переселенческих деревушек — Катарма, Гродненский, Широково, Щипицыно, Коксатайская, заброшенных в глухой тайге и живших мирной жизнью, бедных и фуражом, и продовольствием. На пути выяснилось, что прямой дороги от дер. Коксатайская к дер. Хинкул в зимнее время нет, что заставило колонну свернуть на Нижнеудинск, занятый уже нашими частями. Накануне генерал Вержбицкий атаковал красный заслон у ст. Ук и после короткого боя разбил его наголову. Нижнеудинск был занят уже без боя, так как красные очистили и город, и большой тракт, спешно уходя в стороны от дороги. Почти одновременно вышли к Нижнеудинску и части 3-й армии.

24 января больной Главнокомандующий, чувствуя приближение смерти, назначил своим заместителем генерала Войцеховского, а генерала Сахарова — командующим 3-й армией. Через день генерал Каппель умер.

 

2.

В Нижнеудинске из перехваченной телеграммы стало известно, что красные организуют новую, более серьезную попытку остановить армию. Иркутский совет, ставший к власти с 24 января, спешно выдвигал к ст. Зима сильный отряд под командой тов. Нестерова; численность отряда определялась от одной до четырех тысяч. Чехи допустили пользование железной дорогой для перевозки отряда Нестерова, потребовав только при ведении боевых действий против белых, соблюдения трехверстной нейтральной зоны вдоль железной дороги.

Новый Главнокомандующий организовал дальнейшее движение армий тремя колоннами: 1) Генерал Сахаров (остатки 3-й армии и Степной корпус) должен был двигаться проселочными дорогами в 20-25 верстах южнее большого тракта; 2) Генерал Вержбицкий (южная и Тобольская группы и остатки 1-й армии) — следовать по большому тракту, имея задачей атаковать и уничтожить красный заслон у ст. Зима; 3) Генерал Бангерский (Уфимская группа) — следовать за колонной генерала Вержбицкого примерно в одном переходе.

На первом переходе от Нижнеудинска я пережил тяжелый моральный удар: с большого привала повернула назад и ушла в Нижнеудинск конно-разведческая команда 30-го Аскинского полка, во главе с прапорщиком Н. Сформированная исключительно из добровольцев, команда имела блестящее боевое прошлое, включавшее ряд конных атак на пехоту, силою до полка. Трудно было представить себе часть, более стойкую в боевом и моральном отношении, и ее неожиданная сдача никогда не была удовлетворительно объяснена. Впоследствии один из стрелков Аскинского полка, случайно застрявший в Нижнеудинске, догнав свою часть, рассказал, что несчастных обезоруженных разведчиков водили раздетыми до белья по улицам города для общего посмеяния и издевательства. Не трудно себе представить, какая судьба постигла их в дальнейшем.

30 января генерал Вержбицкий атаковал отряд Нестерова. Красные заняли довольно сильную природную позицию в нескольких верстах западнее ст. Зима, успели возвести снежные окопы, полить их водой и сосредоточить большое количество огнеприпасов. После упорного боя, обойдя удачно левый фланг расположения красных, генерал Вержбицкий сломил их сопротивление. Неожиданное для обеих сторон появление конного Чешского полка в тылу красных обратило их поражение в полный разгром. Сам Нестеров со штабом и около тысячи красных бойцов были разоружены и задержаны чехами, остальные рассеяны или перебиты.

2-го февраля Уфимская группа имела в поселке Зима дневку, последнюю до прихода в Забайкалье. С 3-го февраля началось быстрое безостановочное движение к последнему и, как казалось тогда, самому серьезному препятствию на пути армии — к Иркутску.

 

ИРКУТСК и БАЙКАЛ

 

1.

После катастрофы у ст. Зима красные уже не пытались остановить армию вооруженной силой. Через посредство чехов было сделано нелепое предложение о разоружении, получившее достойный ответ. Оставшийся в их распоряжении недельный срок, потребный для прохождения расстояния от ст. Зима до г. Иркутска, красные энергично использовали, чтобы организовать оборону Иркутского района по новому плану. Иркутск был спешно эвакуирован как новыми властями, так и большей частью свежеорганизованной военной силы. Руководители перенесли свою ставку на Верхоленский тракт, развернув вооруженные отряды по Балаганскому тракту, вдоль правого берега р. Ангары; г. Иркутск остался на крайнем левом фланге расположения, флангового в отношении наступающей белой армии. В то же время были приняты экстренные меры по обезвреживанию Иркутска изнутри; спешно разоружено все население, все подозрительные с их точки зрения — арестованы; заключен договор с чехами о нейтрализации предместья Глазково, прилегающего непосредственно к ст. Иркутск и занимающего командующее над городом положение; этим большевики обеспечили от обхода свой левый фланг. Спешно возводились снежные окопы, на западной окраине города, баррикадировались улицы и приспособлялись к обороне здания. Утром 7 февраля был убит адмирал Колчак, чем большевики надеялись устранить один из главных побудительных мотивов для атаки нами Иркутска. Нужно признать, что в этом они были правы: при малейшей надежде найти Верховного Правителя в городе армия атаковала бы Иркутск немедленно же с подходом к нему.

Вечером 7 февраля авангард 3-й армии; шедший в голове общего движения, внезапно в поселке Иннокентьевском атаковал и захватил два орудия и обоз красных, разгружавших военные склады. Немедленно же начальнику авангарда было вручено ультимативное требование начальника 2-й Чешской дивизии о полной нейтрализации Глазковского предместья. В качестве мотива указывалось желание оградить от насилия семьи железнодорожных служащих, занятых перевозкой чешских войск.

В этот день 8-я дивизия, двигаясь из дер. Усолье в дер. Сухая вдоль р. Ангары, имела бой с группой красных, перешедших на левый берег реки у деревни Усть-Кида (Зверево). Красные ушли на правый берег, не оказав серьезного сопротивления.

На 8 февраля Уфимская группа получила задание занять дер. Усть-Куда на правом берегу р. Ангары и оставаться в ней до прохода на восток группы генерала Вержбицкого, сделавшей накануне неудачную попытку выйти на Балаганский тракт в районе дер. Мальшинское. После короткой перестрелки дер. Усть-Куда была занята около 9 час. утра, и группа оставалась в деревне до поздней ночи, ведя перестрелку с появлявшимися по временам группами красных; со стороны противника действовали два легких орудия. Около 8 час. вечера неожиданно было получено приказание оставить дер. Усть-Куда и перейти в пос. Иннокентьевский, ввиду намеченного в эту ночь движения в обход г. Иркутска.

К этому времени наша агентурная разведка и Чешская информация установили окончательно факт расстрела Верховного Правителя. Выяснилось также отсутствие в городе значительных групп белых, нуждающихся в нашей выручке; отпали соображения о материальной выгоде занятия г. Иркутска, так как красные увели с собой абсолютно всех лошадей, а наличные перевозочные средства армии не позволяли поднять даже те склады, что были найдены в пос. Иннокентьевском. Отпадали, таким образом, все серьезные соображения в пользу атаки города, и в то же время увеличились опасения чешского вмешательства — и не в нашу пользу при первом удобном случае. Приходилось также считаться с крайней ограниченностью наших огнестрельных припасов и возможностью контратаки красных. На совещании генерала Войцеховского со старшими начальниками 3-й армии все эти соображения склонили большинство к решению отказаться от атаки и обойти Иркутск с юга.

Генерал Войцеховский присоединился к мнению большинства и отдал приказ начать обходное движение в ночь с 8 на 9 февраля. Намеченный путь шел вдоль железной дороги до моста через р. Иркут, где, в непосредственной близости от города, поворачивал по рекам Иркут, Кая на дер. Медведево, Марково и далее, огибая огромную лесистую сопку и выходя снова на большой тракт в нескольких верстах восточнее гор. Иркутска. Для прикрытия движения всех частей была оставлена в военном городке, непосредственно против западной окраины города, Енисейская казачья бригада с двумя захваченными накануне орудиями.

Около 11 часов вечера дивизия начала движение от пос. Иннокентьевского, следуя за 3-й армией. Ночь была чрезвычайно холодной и, против обыкновения, с сильным ветром. Я продрог до костей и, чтобы хоть немного согреться чашкой горячего чая, задержался с частью штаба на несколько минут в дер. Марково, благодаря чему оторвался от частей дивизии. На спуске к Ангаре по узкой лесной дороге произошла обычная задержка в движении, и когда мы, наконец, выбрались на открытое место, то увидели две уходящих по разным дорогам колонны. Полагая, что это одно из обычных разветвлений пути, мы направились за правой колонной и, как выяснилось позднее, попали на переселенческую дорогу, уклонявшуюся на юго-восток по ряду лесных хуторов. В надежде найти поворот налево, двигались по ней до вечера, пока удаляющиеся паровозные свистки не убедили нас, что мы ушли далеко на юг. По счастью, уже в полной темноте удалось обнаружить едва заметный след зимнего пути, приведшего нас поздно вечером к ст. Михалево, где мы вынуждены были остановиться после суточного непрерывного движения от дер. Усть-Куда. Части дивизии ночевали в указанном им районе дер. Большереченская и Тальцы.

К вечеру 10 февраля Уфимская группа сосредоточилась в дер. Лиственичное, на берегу Байкала. Ночевавшие здесь накануне головные части 3-й армии в это время уже начали движение через Байкал.

 

2.

Несложная обычно операция перехода через Байкал предстала на этот раз перед армией в ином виде. Лед на озере встал лишь незадолго до прибытия армии — исчез пар посередине, по наблюдениям местных жителей. Еще никто в этом году не переходил Байкала, и ни один из опытных проводников не брался вести голову колонны непосредственно от дер. Лиственичное на пос. Мысовск. Лица, хорошо знавшие особенности причудливого Байкала, строение его льда и ничем необъяснимое периодическое появление трещин; рекомендовали продвинуться предварительно вдоль западного берега Байкала до дер. Голоустное (45 верст) и только оттуда пересечь озеро, пройдя до Мысовска еще 45 верст. Это несколько удлиняло общий путь по озеру, но делало его безопаснее.

Еще более осложняла обстановку наша полная неосведомленность о том, что делалось по ту сторону Байкала. Чешские источники определенно говорили, что накануне в районе г. Мысовска был бой, в результате которого поселок и станция оказались в руках сильной группы красных с артиллерией и бронепоездом. Приходилось также считаться с возможностью появления у дер. Голоустное сильного и весьма активного отряда партизана Карандашвили [надо — Каландарашвили], который по некоторым сведениям еще накануне выступил с Верхоленского тракта в направлении на д. Голоустное.

Произвести разведку льда не представлялось возможным, так как это потребовало бы не менее двух суток, между тем, в дер. Лиственичное безостановочно прибывали новые части. Поэтому генерал Войцеховский приказал 3-й армии выступить после полудня 10 февраля на дер. Голоустное,   где переночевать, и 11-го пересечь Байкал по линии Голоустное — Мысовск.

Наибольшую опасность при движении по озеру представляли внезапно появляющиеся и столь же внезапно исчезающие трещины во льду. В предвидении этого головные части имели необходимый материал для перекрытия трещин, однако, применить его пришлось только однажды на всем пути до дер. Голоустное. К вечеру 10-го голова 3-й армии благополучно достигла дер. Голоустное, не обнаружив там противника.

11-го утром Уфимская группа выступила из дер. Лиственичное, и в то же время Ижевская дивизия, шедшая в голове 3-й армии, начала движение поперек Байкала. Ижевцам пришлось прокладывать свежий путь, идя по компасу; местные жители категорически отказались быть проводниками, и помогли только определением положения Мысовска на далеком рельефе гор восточного берега озера. Путь оказался исключительно трудным, так как почти все лошади шли на старых, стертых подковах, скользили и подали на каждом шагу, вызывая ежеминутные остановки. Движение шло крайне медленно; люди выбились из сил в непрестанных усилиях понудить несчастных животных идти вперед или поднять упавших. Живые вехи из брошенных лошадей отчетливо обозначили пройденный путь; одна только Ижевская дивизия оставила на льду около ста лошадей. Только с наступлением темноты дотянулась голова колонны до гостеприимного Мысовска, занятого передовыми частями Японского экспедиционного корпуса.

Уфимская группа благополучно прошла участок пути от дер. Лиственичное до дер. Голоустное, и после шестичасового большого привала, в ночь на 12 февраля, выступила на Мысовск. Пришлось преодолеть те же трудности, хотя и в меньшей степени, так как дорога была уже обозначена и укатана шедшими впереди. На рассвете 12 февраля 8-я дивизия подошла к Мысовску, пройдя за сутки около 90 верст. Ледяной поход окончился...

 

НА ПОХОДЕ

 

1.

Весь поход с линии р. Томь до Байкала можно разделить на три периода, отличных друг от друга по особенностям движения, вызванным отчасти обстановкой, при которой движение происходило, отчасти использованием опыта первых недель похода. Первый период — от р. Томь до р. Енисея, второй — от р. Енисея до района г. Канска, и третий — далее до Байкала.

Наиболее характерной особенностью первого периода являлось сохранение некоторой видимости боевого фронта в сторону основного врага — регулярной красной армии, со всеми особенностями его управления. Армии отходили на широком сравнительно фронте в 70-80 верст, получали определенные, точно формулированные задачи там, где командование было в состоянии поддерживать связь со своими колоннами. Конечная цель движения для главного командования еще не была ясна, так как отсутствовали точные сведения и о событиях в тылу, и о боеспособности своих частей. Катастрофа, пережитая 2-й и 3-й армиями в Щегловской тайге, исчезновение 1-й армии и восстания в тылу захватили Главное Командование врасплох. Управление фронтом чувствовалось лишь очень слабо, благодаря, быть может, особенностям генерала Каппеля, личная доблесть которого не могла возместить отсутствия в нем умения разобраться в создавшемся хаосе, проявить необходимое предвидение событий и показать железную руку при водворении порядка. Следует сказать, однако, что задача была явно непосильной для ординарного человека, ибо расстройство в управлении армиями и корпусами дошло до предела, не завися часто от внутреннего порядка в самих частях, так как боеспособный элемент временами буквально растворялся в море обозов, шедших на восток хаотически, без приказов и определенной цели. В этом отношении следует особенно выделить марш по Щегловской тайге, а также по лесистой местности между Ачинском и Красноярском. Порядок при движении, да и ночлегах на этих этапах пути можно определить кратко — хаос.

В промежутке между двумя лесными участками 8-я дивизия двигалась самостоятельно, имея на большей части пути свою дорогу, по которой шли лишь немногие посторонние части и обозы. Благодаря этому можно было сохранить должный боевой и внутренний порядок в частях и даже несколько прибрать их к рукам, что было так необходимо после тяжких потрясений, пережитых в Щегловской тайге. Полки получали свои районы расквартирования, заранее отведенные квартирьерами, что облегчало снабжение продовольствием и фуражом. На походе удавалось также сохранить полный порядок, чем дивизия резко выделялась на общей хаотической картине похода.

На участке Ачинск — Красноярск все резко изменилось. Скопление обозов на обоих главных путях было таково, что строевые части буквально утонули в их стихийном потоке, и, несмотря на чрезвычайные усилия, не удавалось поддержать даже видимости порядка. Утром 3 января на моих глазах обоз штаба дивизии был отрезан и увлечен на другую дорогу; мы вынуждены были предоставить его собственной участи, сознавая, что осталось только одно средство повернуть огонь на свое направление — открыть огонь по тем, кто пересекал нашу дорогу. Пытаясь оградить порядок движения в частях Уфимской группы, Командующий группой распорядился не допускать никаких посторонних обозов на полотно железной дороги, назначенное для движения группы, применяя, если понадобится, оружие. Когда я при личной встрече спросил, действительно ли это имеется в виду приказанием, то получил в ответ неопределенное пожатие плечами. Было очевидно, что точное выполнение приказания повлекло бы к гибели сотен своих же людей и в некоторых случаях все же не дало бы ожидаемых результатов.

Еще хуже было на ночлегах. При походном движении, особенно днем, удавалось удерживать под наблюдением хотя бы мелкие строевые части, до батальонов включительно; на местах ночлегов и это было невозможно. Мелкие населенные пункты, назначаемые приказом для ночлегов, еще задолго до прихода дивизии оказывались забитыми до отказу людьми и повозками. Нужно было бы и здесь применение оружия, до открытия огня включительно, чтобы очистить хоть несколько хат для больных и для семейств. Фактически, во многих случаях это делалось, причем огонь, чаще всего пулеметный, открывался, разумеется, в воздух, но результата своего обычно достигал, создавая невероятный хаос и подвергая «выселяемых» всем ужасам ночлега в лесу. В дивизии, однако, такой способ отвода квартир за весь поход не применялся ни разу. Но чтобы не оставлять всех на открытом воздухе, у костров, и дать людям хотя бы небольшой отдых, приходилось вклиниваться и распыляться среди ранее пришедших частей. Переполнение обычно доходило до таких пределов, что даже и на улицах невозможно было сохранить компактное расположение строевых единиц. Нечего было и думать об организации обороны на таких ночлегах; и часто не имело даже смысла охранение, так как дороги оставались занятыми идущими всю ночь обозами. На утро требовались особые меры, чтобы собрать и вытянуть в походную колонну рассеявшиеся роты и батальоны; в этом случае помогла сплоченность частей и боязнь людей отстать от своего полка. Легко себе представить, что получалось при действительном нападении красных, хотя бы и незначительными силами, на такой квартиробивак. В этом отношении дивизия была счастлива: ее ночной отдых за весь поход ни разу не был нарушен красными. Атаки красных на беспорядочное скопление наших частей у ст. Кемчуг и особенно в дер. Зеледеева окончились катастрофически.

До Ачинска полки дивизии двигались компактно, везя при себе весь свой тяжелый нестроевой груз в виде больных, раненых и семейств. На марше к Красноярску, в ожидании атаки с юга, обозы были отделены от строевого элемента, и этот распорядок оказался чрезвычайно благоприятным для них утром 6-го января, когда удалось весь небоевой состав выбросить вперед и тем избавить от тяжкой необходимости пробиваться сквозь красную завесу.

Во второй период, на участке пути между городами Красноярск и Канск, армии рассыпались на несколько колонн, предоставленных самим себе и зачастую не подозревающих о своих соседях. На порядке движения сказалось очень остро поражение, понесенное в боях под Красноярском. Но уже со второго перехода удалось добиться некоторой видимости порядка; дивизия шла по приказу, не перемешиваясь ни на походе, ни на ночлегах, за исключением части пути по Кану. В этом сказались первые усилия генерала Войцеховского стать ближе к частям и взять налаживание порядка в свои руки. В одном случае, тотчас после Красноярска, имело место невыполнение приказа со стороны частей дивизии, но в дальнейшем это не повторялось ни разу. Характерные особенности этого периода — общая растерянность, вызванная отчасти отсутствием связи между колоннами и их изолированностью, стремление избегать столкновений даже со слабым противником и идти по линии наименьшего сопротивления.

Прорвавшись через оборонительную линию реки Кана, обе армии наконец объединились и вошли в связь друг с другом. Разъяснилась обстановка, установлен был в общих чертах план действий и конечная цель движения. Отсорились огромные обозы, неспособные части и учреждения, и состав армий свелся лишь к немногим строевым соединениям. Благодаря этому управление армейскими колоннами упростилось, и явилась возможность установить строжайший порядок на походе и на ночлегах. Те немногие мелкие части, коим удалось выйти из Красноярского окружения, были или расформированы, или включены в другие соединения и не могли уже осложнять или нарушать общий распорядок. В частности, для 2-й армии, разделенной на две колонны, порядок движения и ночлегов был определен рядом приказаний генерала Войцеховского, игравшего вообще доминирующую роль во всем походе. Заболевший после похода по р. Кан генерал Каппель теперь уже совсем не чувствовался в войсках. До Нижнеудинска, со вступлением в Главное Командование генерала Войцеховского, обе армии придерживались одного, общего для всех порядка.

Привожу сущность одного из приказаний генерала Войцеховского, отданного 17 января в дер. Вайроновское. Им указывалось: 1) Зарегистрировать все части, входящие в колонны, мелкие расформировать или свести в более крупные; так же поступить и с учреждениями; 2) всем новым частям дать наименование и в приказах указывать их точное место на марше; 3) весь небоевой элемент (больных и семьи) сводить в особые колонны; одиночным лицам реквизиции воспрещены. Общее наблюдение за выполнением указанного порядка возлагалось на особое лицо (генерал Макри), стоявшее во главе специального отряда. Ему разрешалось сбрасывать с общей дороги все части и учреждения, не вошедшие в определенную колонну, не допускать их на ночлеги и передавать в распоряжение ближайшей строевой части; водворять на места всех следующих или ночующих не по маршруту; принимать и разбирать все претензии от местного населения; арестовывать и направлять к командующему армией для повешения всех виновных в грубых нарушениях порядка реквизиции лошадей и продовольствия, а также и тех, кто реквизирует ненужные предметы; ему же было предоставлено исключительное право реквизиции у кооперативов.

 

2.

Для лучшего понимания всех особенностей похода, необходимо отметить прежде всего наиболее характерную черту его, клавшую отпечаток на все стороны жизни армии, до боя включительно: это способ передвижения. Все без исключения передвигались на лошадях, верхом или в санях. Нет сомнения, что никаких человеческих сил не хватило бы на преодоление пройденного армией пространства, особенно в зимнее время и после напряженной, в высшей степени подвижной летней кампании между Волгой и Иртышом. Весь поход в седле проделали кавалерийские части и конные команды пехотных полков, но и конница была вынуждена вести огромный санный обоз для больных, семей и скудного хозяйственного имущества. К концу похода некоторые пехотные части пришли к выводу, что боеспособных людей полезнее вести в седлах: это давало возможность держать их более компактно и в руках, сокращало глубину колонн и время развертывания для боя.

Лошадь явилась истинной спасительницей армии. На походе, в глазах всех без исключения, от командующего армией до последнего рядового, она уподоблялась верблюду в пустыне. Пала лошадь — погиб и всадник или все едущие в санях, если не выручали соседи или не было под рукой заводной. Как и во всем, в крепких, сплоченных частях одиночные падежи лошадей в пути не вели ни к каким тяжелым осложнениям; неудачники забирали сбрую и свой несложный багаж и размещались на соседних санях; но в мелких и слабых частях и для тех одиночек, который присоединялись в пути, изгоняемые, главным образом, из чешских эшелонов, — для них потеря лошади была зачастую трагедией. В большинстве случаев, по этой именно причине части войск не принимали к себе «чужих», полагая, что достаточно забот и о своем наличном составе.

Лошадь, как никогда, пользовалась исключительной заботой людей. На нее устремлялись тревожные глаза на походе, ей отдавалась первая мысль на ночлеге. И если, тем не менее, армия потеряла огромное количество лошадей, павших в пути или брошенных в полном истощении, то это объясняется необычайной интенсивностью движения и относительной бедностью района вдоль пути, особенно на лесистых участках. За весь поход части имели по три-четыре дневки, совершая огромные переходы, доходившие в отдельных случаях до 90-100 верст в сутки. Ковать лошадей было некогда и нечем, и бедные животные поминутно калечились на твердой, обледенелой дороге. Особенно плохо приходилось тем частям, которые шли во втором или даже в третьем эшелоне: идущие впереди съедали все, и никакие приказы — оставлять необходимое для тыловых частей — обычно не помогали.

При решении вопроса о квартирном районе на следующей остановке (а это автоматически определяло величину перехода) руководствовались прежде всего хозяйственными соображениями и, главным образом, возможностью добыть фураж. Обычно за пять-шесть часов до выступления головы колонны вперед высылались квартирьеры; если пункты ночлега расположены были компактно, квартирьеры объединялись в одну сильную группу, особенно, когда можно было ожидать встречи с партизанскими отрядами, как это было непосредственно после Красноярского прорыва, в районе Канска и Тайшета и на подступах к Иркутску. Вместе с ними шли фуражиры, снабженные возможно точными инструкциями по предварительному распределению района; детали решались на местах. С течением времени установился точный порядок распределения и самого сбора фуража, почти исключавший возможность недоразумений между частями дивизии; лично мне почти никогда не приходилось вмешиваться в «фуражные» споры между полками — все разрешалось полюбовно. Выработались практические приемы по розыску скрытого фуража, по обнаружению путей на заимки, где сибиряки обычно хранят сено. Что особенно нервировало и заставляло глядеть вперед с тревогой, — это невозможность сделать сравнительно солидные запасы фуража и везти их с собой. Редкие сани имели на себе мешок зерна и охапку сена; огромное большинство полагалось на то, что найдут на большом привале или на ночлеге. Роль нормальных заготовительных органов, естественно, свелась на нет, а в крупных соединениях они, за ненадобностью, просто исчезли.

С довольствием людей обстояло значительно проще. Предполагалось, что роты и команды сами позаботятся о себе, собирая натурой в тех домах, которые отведены им под квартиры. Питались буквально «чем Бог послал», чаще всего горячими блинами, то есть попросту наскоро разведенной в воде мукой, часто без соли. Сварить регулярный обед, даже для начальствующих лиц, было часто совершенно немыслимо, если распорядительному квартирьеру не удавалось подогреть радушие сибиряков. Особенно тяжело было, как и во всем, тем частям, которые шли в хвосте: к их приходу и продукты, и радушие хозяев обычно уже истощались.

Привожу, для иллюстрации, выдержку из записей командира конного полка: «…К утру добрались проклятой дорогой до Латышских хуторов. У них огромные просторные хаты. В одной увидел много брошенных больных разных частей. Посреди стояла большая лохань с вареной картошкой и коробок с солью. Съел три картошки и поехал дальше… По счастью, картофель был уже приготовлен, иначе пришлось бы ехать дальше совершенно голодным». После двух недель полуголодного странствования, непрерывных боев, окружений и прорывов тот же командир полка с удовольствием отмечает: «К вечеру остановились в богатой деревне, где ели гуся и белый хлеб…» Следует сказать, что это было на первый день Рождества.

Как это ни странно звучит, но своим сравнительным благополучием в продовольственном отношении армия обязана отчасти огромному количеству тифозных больных: несчастных держали на «строжайшей диете», то есть, попросту не кормили.

 

3.

Все, что не выдавалось жителями добровольно, бралось путем реквизиций. В первые недели похода, когда еще имелись денежные знаки, части, приученные к легальному порядку, за все платили. Но деньги скоро истощились, и пришлось перейти на квитанции. Разумеется, ни квитанции, ни так называемые Сибирские деньги, вскоре аннулированные большевиками, ничего реального населению не давали, но это было единственное средство бороться с тем развращающим влиянием, которое реквизиции обычно оказывают на войска. Было потрачено множество усилий, чтобы ограничить число лиц, имеющих право производить реквизиции, а также и количество реквизируемого. Разрешалось брать только жизненно необходимое, под расписки командиров частей. Однако, последнее требование можно было осуществить в сравнительно полной мере только при реквизиции лошадей, и совершенно невозможно в отношении продовольствия и фуража, ибо в этом случае приходилось иметь дело с сотнями хозяев, разбросанных на большом пространстве.

Самым тяжким бременем для населения явилась реквизиция лошадей. Правда, все это сознавали и старались ограничиться строго необходимым, оставляя обязательно на замену всех истощенных лошадей, но все же некоторые районы остались после прохода армии почти без лошадей. Нужно отметить, что многие добровольцы пришли в армию со своими конями; лично я знал таких, которые привели по две-три лошади; и когда его лошадь падала истощенной, такой доброволец считал себя вправе взять крестьянскую. В некоторых мелких населенных пунктах, особенно в тайге, был взят начисто весь фураж, и жители поставлены в критическое положение; тяжело было сознавать это, но иного выхода не было.

Выполняя посильно требования приказов о реквизиции только жизненно-необходимого, проходилось сталкиваться с оригинальными явлениями и до некоторой степени расширять это понятие. Припоминаю случай, когда мне пришлось защищать подчиненного стрелка и спасти его от смерти. На одном из ночлегов баба-сибирячка пожаловалась генералу Войцеховскому на грабеж у нее двух теплых юбок. Виновник, стрелок 29-го полка, был обнаружен, и генерал Войцеховский приказал немедленно предать его полевому суду, со всеми явными и неизбежными последствиями. Совершенно очевидно, что «грабитель» взял юбки не для продажи или подарка, а чтобы смастерить себе теплые обертки или укрыть одного из бесчисленных больных. Попытка моя убедить на этом основании генерала Войцеховского отменить приказ встретила резкий отпор. Пришлось прибегнуть к иному ходу и просить разрешения объявить частям, что впредь Командующий армией берет на себя снабжение всем необходимым. Намек был понят, и приказ отменен.

Я мог со спокойной совестью отстаивать своих подчиненных, ибо в общем они давали ничтожное количество поводов для обвинения в жестокостях и несправедливостях к населению. Сибиряки имели основание жаловаться только на реквизиции, которых мы, при всем желании, избежать не могли. Ни массовых, ни даже частичных «экзекуций» и «эксцессов» не было, так как никто не имел никаких личных счетов с населением в полосе движения армии, не было и времени и достаточной энергии, чтобы свести эти счеты; все желания истомленных людей на ночлегах сводились к тому, чтобы добыть себе необходимое, отдохнуть и двигаться дальше; вне этого на их внимание могли претендовать только больные товарищи. Со своей стороны, жители также давали мало поводов к нападкам на них; в худшем случае они были индифферентны к войскам, особенно последних эшелонов, исключая, разумеется, жителей немногих районов, встретивших армию с оружием в руках. На некоторых участках пути пришлось плоды работы тыловых охранных частей, особенно иностранцев. В районе Тайшет — Бирюса мы нашли ряд сожженных деревень; кое-где жители заблаговременно уходили в сторону от дороги, оставляя пустые хаты и тем затрудняя до крайности довольствие людей. Исключительно этим же объясняется упорное сопротивление, оказанное армии населением города Канска. С появлением большевиков у власти, вдоль дороги к Иркутску была развита энергичная пропаганда, побуждавшая жителей уходить вглубь страны; иногда отдавались просто приказы, с угрозами ослушникам, но исполнялись эти требования только в редких случаях.

Ни своеобразные методы довольствия людей, ни ненормальная обстановка жизни не повлияли на падение дисциплины в рядах армии. В частях остались только исключительно надежные люди, спаянные долгой совместной боевой работой и общим тяжким горем. Хотя иерархическая командная лестница оборвалась, оставшись без верховного возглавления, и подчинение стало, по существу, добровольным, оно было полным, как никогда за все время гражданской войны. Отчасти по инстинкту, отчасти по природному здравому смыслу рядовой состав понял, что спасение от общего врага и от тысячи естественных опасностей необычайного пути заключается в организованности и порядке, а следовательно   — в необходимости соблюдать строжайшую дисциплину. Не было и речи о принуждении оставаться в рядах армии и продолжать ее крестный путь. Во всех частях неоднократно, в особенности перед лицом тяжких испытаний, производился опрос о добровольности пребывания в рядах армии. Обычный кодекс наказания за проступки, конечно, уже применяться не мог; был введен новый, созданный жизнью, где на первом месте стояла угроза выбросить из рядов части и оставить у красных.

В общей атмосфере измены и предательства, или, в лучшем случае, равнодушия, встреченных армией на ее пути, естественно должна была укрепиться вера в своих испытанных боевых начальников и товарищей и тяга к сплочению с ними. Вполне понятна была и уверенность рядового состава, что только они, их старые начальники, должны и могут найти выход из создавшегося положения и спасти армию. И нужно сказать, что командный состав эти ожидания оправдал в полной мере. Известны лишь немногие случаи, когда командный состав ставил на первый план личное спасение. Так, в Щегловской тайге один из командующих дивизиями [полк. В. М. Бондарев, начальник 7-й Уральской горных стрелков дивизии], зараженный общей паникой, бросил свои части и, в попытке спастись, рубил направо и налево. Другой старший начальник [генерал В. М. Молчанов], случайный свидетель этой сцены, разрядил свой наган, пытаясь остановить или пристрелить забывшего свой долг офицера, но, к сожалению промахнулся. Через год этот «доблестный» начдив был уже у красных и сражался против своих вчерашних друзей. Бросил свой штаб и конвой Сибирский атаман генерал Иванов-Ринов, чтобы спастись, следуя в одиночку; умышленно уехал в Красноярск генерал Богословский, начальник штаба генерала Каппеля; но это, кажется, все случаи оставления своих постов начальствующими; у рядового командного состава случаи дезертирства были еще реже. И хотя командный состав, находясь абсолютно в одинаковых условиях с солдатской массой, опростился до крайности и почти утратил свои внешние отличительные особенности, авторитет его у подчиненных никогда не был так высок.

Нужно отметить также, что сплоченность и взаимная выручка в частях иногда принимали уродливые формы, в виде деления всех на «своих» и «чужих»; отношение к «чужим» в некоторых случаях делалось не только индифферентным, но прямо враждебным. Этим объясняется гибель многих «одиночек», отбившихся от своей части или выброшенных из Чешских эшелонов. Участники похода рассказывали ряд поистине трагических случаев, имевших место в пути и особенно в тайге, когда люди гибли на глазах сотен равнодушно проходивших мимо повозок. Однако те, кто испытал всю тяжесть длинных переездов на сибирском морозе, не вынесут резкого осуждения этому равнодушию. Мне припоминается фраза одного из старых писателей-революционеров, побывавшего в Якутской ссылке. Рассказывая об одном дорожном случае, когда он проехал равнодушно мимо замерзающего человека, писатель так определил свое душевное состояние: «Совесть замерзла». Участники похода имели очень много возможностей заморозить свою совесть.

Были, однако, немногие своеобразные части, которые не только принимали, но даже ловили и силой удерживали в своих рядах всех боеспособных одиночек. Делалось это, очевидно, с целью увеличить состав части и тем поднять удельный вес ее командира.

 

4.

Особенно ярко и в трогательных формах проявилась взаимная выручка в отношениях к больным и раненым. В трудные моменты жизни армии, при прорыве у Красноярска, в тайге, на марше по р. Кан, она доходила до самоотвержения. Здоровые буквально жертвовали жизнью для спасения своих беспомощных товарищей. Но даже и повседневное, полумирное движение представляло тысячи случаев для проявления заботы и любви к соратникам. Страшный бич армии   — тиф   — преследовал ее на всем протяжении от Иртыша до Забайкалья и прекратился уже значительно позже, когда армия стала на более удобные квартирные стоянки Забайкалья, где забота о больных пала уже на медицинский персонал.

Первые заболевания тифом начались еще задолго до Щегловской тайги, и так как больных пришлось везти при частях, без всякой изоляции, то болезнь начала быстро распространяться. Несмотря на то, что большая часть больных была оставлена в Щегловской тайге, зараза все же осталась и стала особенно интенсивно распространяться после прохода Ачинска, когда сгущенность на путях движения достигла предела. Нечего было и думать о принятии каких-либо мер предосторожности. За отсутствием дневок и потребного числа и размера бань невозможно было вымыть людей. Не говоря уже о солдатах, многие офицеры не имели запасной смены белья. Больные и здоровые останавливались на ночлегах и больших привалах в тех же самых хатах; если же, при широких квартирах, и удавалось отвести для тифозных особые помещения, назавтра в те же хаты могли попасть здоровые люди. К этому скоро привыкли, и никто уже не беспокоился принятием каких-либо мер предосторожности для себя лично; наиболее предусмотрительные избегали только ложиться на кровати, предпочитая спать прямо на полу, так как обычно кровати предоставлялись больным.

Среди больных можно было найти все разновидности тифа, со всеми возможными осложнениями; некоторые успели переболеть двумя или даже тремя формами болезни. Невозможно сказать в точности, сколько именно успело переболеть во время похода, но, несомненно, большинство участников его. В штабе 8-й дивизии и штабных командах переболело сто процентов солдат и пятьдесят процентов офицеров. В некоторых частях временами число здоровых значительно превышалось числом больных. 32-й полк, вообще слабого состава, фактически вышел из строя: в нем, кажется, все переболели. Дольше всех крепились командующий полком капитан О. и его жена, самоотверженно ухаживая за больными; по прибытии в Читу свалились и они. При таких условиях поход и особенно бой становились чрезвычайно сложными предприятиями. Приходилось складывать больных по три-четыре на одни сани, привязывать и поручать воле Божией и надсмотру одного из товарищей. Столь же трудно было иногда уделить много внимания больным и на ночлегах, где на здоровых падала забота по заготовке продовольствия и фуража, изготовлению несложного обеда и уходу за лошадьми. Нужно сказать, однако, что неподражаемое терпение наших больных значительно облегчало уход за ними. Питание их часто сводилось к одной воде, и эта строгая поневоле диета, видимо, была только на пользу; помогало, несомненно, и постоянное пребывание на свежем воздухе. Только этим единственно и можно объяснить исключительно малый процент умерших, среди которых были, главным образом, больные какими-либо сложными формами тифа. Естественно, что никто не думал о широкой врачебной помощи; незначительный медицинский персонал растворился в море больных.

Губительнее всего тиф отозвался на местном населении. Армия оставила ему тяжелое наследство в виде широко распространившейся заразы, что в советских условиях не могло не вызвать страшных последствий. Пострадала и 5-я советская армия, шедшая по нашим следам; тиф оставил глубокие следы во всех ее частях, до штаба армии включительно.

Оглядываясь назад и вспоминая повседневную жизнь похода, нельзя не придти в восхищение от неослабной и самоотверженной заботы о больных. Изо дня в день, на походе и остановках, когда хочется только теплого крова и немного пищи, когда трудно думать о чем-либо, кроме отдыха, и нет сил что-либо делать, своеобразные братья и сестры милосердия разносили полузамерзших больных по хатам, раскладывали по лучшим углам, как беспомощных детей, готовили им пищу, забывая о себе, дежурили около больных ночью, чтобы на утро вновь начать выполнение той же программы. В этом отношении огромную роль сыграли те женщины, на долю коих выпала тяжкая доля сопровождать своих мужей на их крестном пути. В 8-й дивизии число семей было ничтожно и ограничивалось преимущественно офицерским составом, так как семьи солдат при отходе армии остались на местах. Были, однако, части, где число семей достигало значительной цифры; так, в Ижевской дивизии ехало около 250 женщин и детей. Объяснялось это тем, что многие ижевцы увезли свои семьи при эвакуации завода и позднее разместили их на стоянке своего запасного батальона; вместе с ними большинство семей ушло в Ледяной поход. Большое зло в нормальной боевой обстановке, женщины принесли огромную пользу в походе, взяв на себя тяжелую задачу питания бойцов и ухода за больными и ранеными. Трудно сказать, какое количество людей обязано своей жизнью их заботливым, неутомимым рукам.

 

5.

И вот эта пестрая армия, загруженная больными и семьями, связанная огромным обозом, утомленная до предела и промерзшая до костей, должна была вести бои, пробиваясь через ряд поставленных на ее пути преград. Трудно сказать, что сталось бы с армией, если бы дорогу ее преградили регулярные красные части достаточно сильного состава. Возможно, что безвыходность положения подвинула бы непреклонных и решительных людей на небывалый подвиг, и армия смела бы всякое препятствие. Но на ее счастье, взбунтовавшийся тыл не имел в своем распоряжении ничего, что могло бы являться серьезным для армии противником. Приходилось считаться с партизанами, имевшими за собой не менее года боевого опыта, со свеженабранными отрядами рабочих и взбунтовавшимися частями белой армии, несшими тыловую службу. Эти последние могли бы явиться серьезным противником, если бы они имели должное руководство и энтузиазм рабочих-большевиков. Но старый командный состав, в огромном большинстве, за ними не пошел, а порыва от мобилизованных белой властью солдат ждать было нечего.

Без большого преувеличения можно сказать, что армия шла, опираясь, главным образом, на свою старую боевую репутацию. Всем казалось, что идет та самая армия, которая меньше года назад докатилась почти до Волги, совсем недавно потрясала до основания весь красный фронт своим блестящим наступлением на Тобол. Никто не подозревал, что это только тень старой армии, хотя и составленная из отборных, решительных, не допускавших мысли о сдаче людей, но, в сущности, почти безоружная и могущая дать только горсть бойцов.

Сейчас уже не представляется возможным определить, какое именно количество бойцов могла бы выставить вся армия в наиболее критические периоды похода. Когда решался вопрос об атаке Иркутска на совещании старших начальников с генералом Войцеховским, то при подсчете выяснилось, что вся 3-я армия, правда, очень слабого состава, могла бы дать не более двух тысяч бойцов. 2-я армия, включая Уфимскую группу, была значительно сильнее, но я не думаю, чтобы в этот день генерал Войцеховский мог рассчитывать более, чем на пять-шесть тысяч бойцов, и это из общего числа в 22-24 тысячи людей. Нужно добавить, что и эта горсть людей была растянута вдоль дороги на огромном протяжении, и понадобилось бы не менее суток, чтобы подтянуть их к месту боя. Вся армия везла четыре действующих и семь разобранных орудий с ограниченным запасом снарядов; в большинстве дивизий было не больше двух-трех действующих пулеметов, с ничтожным числом патронов; еще беднее были запасы патронов у стрелков…

При таких условиях пехота не могла вести длительного методического боя; огнеприпасы всей армии были бы израсходованы в первом же бою. Не допускал этого и суровый климат; сзади цепей, на морозе, ждали результатов боя больные и семьи, для которых каждый лишний час ожидания мог быть гибельным. Характер противника также не требовал строгой методики боя, поэтому столкновения решались обычно молниеносными налетами. Резким исключением явился только чисто оборонительный бой дивизии под Красноярском, когда пришлось иметь дело с регулярными частями красных, и до некоторой степени бой у ст. Зима, где колонна генерала Вержбицкого вынуждена была развернуться и вести длительный наступательный бой против укрепившегося противника.

 


Сайт создан в системе uCoz