• Главная • Воспоминания •
<Белая Гвардия. Альманах. — М., 1997/2000. — № 1.>
[1] Так обозначены номера страниц. Номер предшествует странице.
[53]
Автор воспоминаний, подполковник Федор Федорович Мейбом, родился в семье бывшего офицера, участника русско-турецкой войны 1877—1878 гг., впоследствие ставшего ученым лесоводом, главным управляющим имениями графа Орлова-Денисова. Предки его были шведского происхождения и жили в России со времен Императора Петра I.
Ф. Ф. Мейбом провел детство в Моршанском уезде Тамбовской губернии. В 1912 г. поступил во Владимирское военное училище, которое окончил старшим портупей-юнкером 1 октября 1914 г. и вышел подпоручиком в 32-й инженерный отдельный батальон, дислоцировавшийся в районе г. Проскурова. Служил в телеграфно-телефонной роте. В 1915 г. перевелся в 497-й пехотный Белецкий полк 125-й пехотной дивизии и проходил службу на должности командира 1-го взвода 1-й роты 1-го батальона. В 1915 г. произведен в поручики. В 1916 г. участвовал в Брусиловском прорыве (на Луцком направлении), был ранен, произведен в штабс-капитаны. В феврале 1917 г. стал капитаном, заместителем командира полка. Одним из первых вступил в формировавшиеся ударные батальоны. За годы Великой войны был награжден орденами Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом, Св. Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость», Св. Анны и Св. Станислава 3-й и 2-й степеней. В мае 1917 г. за отказ присягать Временному правительству был арестован и отправлен в г. Луцк на гауптвахту. В конце октября был отпущен и стал пробираться в Казань к своему брату. По дороге случайно встретился с полковником А. П. Перхуровым, будущим главой Ярославского восстания.
В 1918 г. в Казани вступил в тайную офицерскую организацию, после ее разгрома бежал из города. Через некоторое время вступил в партизанский отряд поручика Г. К. Ватягина и в его составе 6 августа участвовал во взятии Казани. В тот же день он рядовым добровольцем вступил в 1-ю офицерскую роту полковника Радзевича, где почти сразу же стал командиром взвода, и в ее составе участвовал в боях под Свияжском. Вскоре он был назначен командиром батальона Народной армии Комуча, сформированного из добровольцев-татар, с которым и дрался под Казанью вплоть до самого оставления города 10 сентября. Батальон Ф. Ф. Мейбома был влит в 10-й Казанский стрелковый полк, а он сам стал командиром 1-го батальона. Полк входил в состав Казанской отдельной стрелковой бригады Симбирской группы войск полковника В. О. Каппеля. В ноябре Мейбом был ранен и отправлен в госпиталь в г. Новониколаевск.
После поправки Ф. Ф. Мейбом был направлен в формировавшуюся под городом 13-ю Сибирскую стрелковую дивизию на должность командира 1-го батальона 49-го Сибирского стрелкового полка. Во главе батальона он участвовал в боях под Челябинском с 17 июлям 4 августа 1919 г., где и погибла 13-я Сибирская дивизия, о чем автор подробно рассказывает в своих мемуарах. Ф. Ф. Мейбом сумел сохранить 49-й Сибирский полк и был назначен сперва помощником командира, а затем и его командиром. С полком он проделал весь Сибирский Ледяной поход, после чего в Чите в начале 1920 г. стал командиром Офицерской роты при Волжской генерала Каппеля бригаде. Вскоре Ф. Ф. Мейбом получил назначение командиром бронепоезда «Витязь», которым и командовал вплоть до оставления белыми Забайкалья в конце ноября 1920 г.
После переброски в Приморье части армии произвели переворот в г. Владивостоке. Белоповстанческая армия sтак теперь она называлась s захватила зимой 1921—1922 гг. Хабаровск, но была вынуждена отступить. В начале 1922 г. Ф. Ф. Мейбом был назначен командиром Военного батальона милиции и офицерского отряда во Владивостоке. Автор эвакуировался из города осенью того же года в Гензан...
После II мировой войны переехал в США. В эмиграции одно время являлся председателем отдела Русского Обще-Воинского Союза в штате Мичиган. Скончался 2 декабря 1978 г. в г. Лас-Вегас, штат Невада.
Предлагаемый вниманию читателей фрагмент воспоминаний Ф. Ф. Мейбома был напечатан в лос-анжелесском журнале «Первопоходник» за февраль (№ 17, с. 43—50) и апрель (№ 18, с. 53—62) 1974 г. В последующих номерах «Белой Гвардии» будут полностью опубликованы мемуары Ф. Ф. Мейбома, названные им «Тернистый путь».
Прошло больше 50 лет с момента гибели 13-й Сибирской стрелковой дивизии, но до сих пор мне не пришлось читать в наших военных изданиях что-либо об этой трагедии. Я решил, что мой долг офицера, который состоял с самого начала формирования в дивизии, осветить ее кругозором строевого офицера, командира батальона. Конечно, кругозор очень ограниченный, мои воспоминания сосредоточиваются на моем батальоне, а потом полке. Пишу я по воспоминаниям давно, давно прошедших событий. Старость не радость... а потому прошу моих читателей отнестись к моим неточностям снисходительно.
Трагедия 13-й дивизии в боевой операции под г. Челябинском была не только ее трагедией, но и трагедией многих других частей. Разница заключалась в том, что другие наши части потеряли много из своего состава и потеряли сражение, что очень сильно отозвалось на нашей будущей возможности вырвать инициативу из рук красных, а 13-я дивизия позорно перешла к красным почти на 80 процентов своего состава. Причины к этому я опишу позднее.
Дивизия была полностью составлена из молодых сибиряков, по мобилизации, — и это самая главная причина. Вторая — все полки были поставлены на учение старого времени, масса маршировок, очень много парадов и пол[54]ное невнимание к стрелкам со стороны господ офицеров. Третье: начиная с начальника дивизии и кончая командирами полков, а также и строевое офицерство не были совершенно знакомы с приемами тактики Гражданской войны. В нашем полку, к моему удивлению, со стажем одного года Гражданской войны был только я и больше никого. Четвертое: наш командир полка был под влиянием Омска, что наша дивизия будет гвардейской и на фронт пойдет только в том случае, если случится какое-либо несчастье с нашей армией, а потому программа боевой подготовки была ниже всякой критики. Пятое: большое, открытое поле для большевистских провокаторов, на которых особого внимания не обращалось.
Вот эти пять пунктов и послужили причиной гибели 13-й Сибирской дивизии.
В жестоких боях с многочисленным противником Красной армии Волжская имени генерала Каппеля дивизия, истекая кровью, шаг за шагом отступала к г. Уфе.
Волжская дивизия состояла из трех полков: Казанского (мы его называли «алаяры», сплошь из татар), Симбирского и Самарского. Этой славной дивизией командовал молодой полковник с Георгиеским крестом, храбрый из храбрейших и в недалеком будущем генерал-майор Николай Павлович Сахаров (умер в Сан-Франциско).
Ряды этой дивизии с каждым днем таяли и из крупного состава добровольцев очень немногие оставались в строю. Полки доходили до 140—160 штыков, батальоны до 40 штыков и роты до 10 и 12 штыков. Я в то время был в Казанском полку командиром 1-го батальона и заместителем командира полка. Добровольцы до предела устали и часто голодали, но наш дух был высок и много раз, ощетинившись, мы переходили в решительную контратаку и гнали красных на много верст назад. Ночью поход, а днем бой, и так изо дня в день.
Красные шли за нами по пятам и не давали нам возможности оторваться от них хоть на один день, но все это нас не особенно беспокоило, а главное, что нас духовно терзало — это то, что не было пополнения, которое давно нам было обещано. Но получали только всякие обещания от социалистов из г. Уфы, обыкновенные «говорильные учредилки». Думали, что мы избавились от них, а они, как пиявки, на нашей шкуре.
Наконец, случился переворот в Уфе и у власти встал адмирал А. В. Колчак. Мы все с облегчением вздохнули. Теперь будет дело другое. В этом мы были уверены, и наша уверенность оправдалась... Мы получили радостную новость, что нас снимает с фронта вновь сформированная дивизия. Нашу радость описать трудно, добровольцы бросились танцевать... Но мне не повезло. Во время контратаки на красных я был тяжело ранен пулей в правую часть груди и потерял много крови. Очнулся в госпитале г. Новониколаевска.
В то время я даже не имел мысли, что я оторвусь от моих волжан на долгое время. После выздоровления я был готов ехать обратно в мою часть. Волжская дивизия в то время стояла на отдыхе и для пополнения в районе Златоуста. Неожиданно ко мне пришел плац-адъютант начальника гарнизона и передал мне, что начальник хочет видеть меня. Являюсь и представляюсь генерал-лейтенанту Зощенко. Он очень мило встретил меня, пригласил сесть и справился о моем здоровье. Я ответил, что чувствую себя отлично. Генерал протянул мне бумагу — приказ по армии, в котором говорилось, что все офицеры после излечения от ран или болезней должны войти в полное распоряжение начальников гарнизонов.
— Итак, господин капитан, я назначаю вас в 49-й Сибирский стрелковый полк вверенной мне дивизии. Явитесь к командиру полка Гвардии полковнику Моисееву. Всего хорошего. Адъютант вам выдаст необходимые документы.
Я прямо остолбенел от такой неожиданности и начал объяснять генералу, что я старый волжанин, коренной офицер и должен вернуться обратно в мою часть, с которой совершил все бои, и что я не могу остаться без нее, это как моя родная семья и т. д. Генерал улыбался и сказал мне:
— Вот в таких, как вы, мы и нуждаемся. Всего вам хорошего, господин капитан!
Я еще не потерял надежды и срочно отправил письмо лично генералу Сахарову и просил его подействовать на высшие инстанции, чтобы мне разрешили вернуться в полк. Но получил обратно письмо от генерала Сахарова, в котором он сообщал, что все его старания получить меня обратно не увенчались успехом. «Смирись, дорогой Федор Федорович, и сообщи мне имя твоего командира полка. До скорого свидания. Твой генерал Сахаров».
С разрешения начальника гарнизона я получил три дня отдыха прежде чем отправиться в полк. Был в ресторанах, которых я не видел год, сходил в цирк и смотрел на французскую борьбу, а затем отправился по моему назначению. Берск, громадная деревня с широкими улицами, красиво расположена среди соснового бора. Добрался до расположения полка и очень быстро нашел штаб полка. Меня поразило, что проходившие стрелки отчетливо отдавали честь, я уже от этого давно отвык. Вхожу в канцелярию полка. Обширная и светлая комната. При моем появлении все четыре писаря встали. Я просил их сесть и ко мне подошел офицер в чине капитана с аксельбантами, адъютант полка, имя его было капитан Ермолов. Он представился мне и сказал, что он сейчас же доложит командиру полка о моем прибытии в полк. Адъютант пригласил меня в кабинет командира полка. Вхожу и вижу полковника, который при моем появлении встал (а я не ожидал такого роста — 7,2 аршина!).
Я подошел с рапортом, после чего он пожал мне руку и просил меня сесть. Он долго меня расспрашивал: какого я училища, в каком году я его окончил и в какой части служил в Германскую кампанию, а также и в Гражданскую. Затем он предложил мне заполнить краткую записку о прохождении службы и сказал, что это особо важно, так как за последнее время появилось много самозванцев, а поэтому все списки должны быть отправлены с особым офицером в г. Омск, в отдел производства, где их тщательно проверяют по «Инвалиду» и другим документам. [55]
— Ваш список отправится завтра, а пока я вас причислю к штабу полка.
Затем, посмотрев на мой «Владимир» с мечами и бантом, он спросил меня, в каком году я получил этот доблестный орден. Я ответил, что в ноябре 1915 г. в боях в направлении Ковеля, Юго-Западного фронта. Тогда он меня спросил, как я мог попасть в 3-очередную дивизию и как это случилось, что я, окончив старшим портупей-юнкером Владимирское Петроградское военное пехотное училище 1 октября 1914 г., т.е. выпущенный в чине подпоручика, попал в «какой-то» 497-й пехотный Белецкий полк. Я засмеялся и сказал:
— Господин полковник! Я ожидал, что вы меня об этом спросите, — и вкратце объяснил ему: — Я взял именную вакансию для совместной службы с моим братом Борисом, капитаном Генерального Штаба и командиром 32-го отдельного инженерного батальона, т. к. я был выпущен по инженерным войскам. Прибыв в батальон, я был назначен в телеграфную роту и через месяц форменным образом «завыл» от этой неинтересной для меня службы и упросил брата отчислить меня в пехоту. Видя, что он со мной ничего не может сделать, он решил меня отправить в распоряжение дежурного генерала Юго-Западного фронта. По прибытии я был направлен во вновь сформированную 125-ю пехотную дивизию. Начальником дивизии был генерал-лейтенант Энгельгард, который назначил меня в 497-й пехотный Белецкий полк. Генерал Корошков, командир полка, послал меня в распоряжение командира 1-го батальона и я сразу же принял в командование 2-ю роту. Я провел с этим полком всю кампанию, включая «Брусиловский прорыв», был в нем дважды ранен и тяжело контужен. Полк в боевом отношении был выше всякой похвалы. Я закончил свою службу в чине капитана и командиром 1-го батальона.
Я быстро заполнил мою краткую записку и передал ее адъютанту. Командир полка произвел на меня дивное впечатление. В его манерах и обращении чувствовался гвардейский офицер. Он имел Георгиевский крест 4-й степени, Георгиевское оружие, Владимира 4-й степени, а на рукаве — 5 нашивок за ранения. Выйдя из кабинета командира полка, я встретил адъютанта, который сказал, что для меня готова квартира и денщик.
Денщик встретил меня с радостной улыбкой, забрал мои вещи, и мы пошли на мою новую квартиру. Денщик Василий, молодой сибиряк, очень веселый, мне фазу понравился. Квартира состояла из двух комнат и маленькой кухни. Осмотрев их, я предложил Василию жить со мной и взять одну из комнат для себя. Он от радости громко рявкнул:
— Покорно благодарю, господин капитан!
Итак, с этого момента перелистывается новая страница новых переживаний. Я хочу описать подробно жизнь 49-го Сибирского стрелкового полка после года Гражданской войны. Мне все кажется так странно, как будто мы с полком живем на маневрах старого времени. Начальник хозяйственной части через своего денщика просит меня зайти к нему. Ничего не поделаешь, придется идти... Оказывается, по распоряжению командира полка все офицеры должны иметь одну и ту же форму, т.е. английскую, которую пригоняет специальный портной. Все это надо сделать быстро, а я даже не имел возможности и времени представиться моей соседке, прелестной женщине, которая при моей с ней встрече подарила мне обворожительную улыбку.
Я должен идти в Офицерское собрание и имею лишь один свободный час чтобы «официально познакомиться» с ней. Я постучал в ее дверь, которая отворилась, и передо мной стояла «она» и грудным, бархатным голосом сказала: «Милости прошу». Я представился ей и она пригласила меня войти.
Я такой красивой женщины еще не встречал: дивные волосы, глаза... это что-то удивительное, они прозрачно голубые, как цвет морской волны, безукоризненная фигура с хорошенькими ножками, а пальчики... одна прелесть!
Она зубной доктор. Мужа потеряла в г. Симбирске, при отходе белых частей. Я извинился, встал и сказал, что я должен идти в Офицерское собрание на обед. Поцеловал ее ручку и зашагал сперва к себе, а затем в собрание.
Я буду подробно описывать жизнь и подготовку полка к предстоящим боям и из этих описаний можно будет ясно представить главные причины гибели 13-й дивизии. С 49-м Сибирским стрелковым полком я прошел весь период его подготовки командиром батальона, помощником командира полка и, наконец, командиром полка и с ним же прошел весь «Ледяной» Сибирский поход.
Итак, я в Офицерском собрании, которое удивительно красиво и богато обставлено мягкой мебелью и зелеными мягкими коврами. Две комнаты — одна «закусочная» и вторая — большой зал с обеденным столом, который сверкает серебром, белой скатертью и белыми же салфетками. На главной стене — портрет адмирала Колчака во весь рост.
На закусочном столе самые разнообразные блюда, включая маринованного осетра и т. д. Спиртные напитки были также поданы для различного вкуса, начиная с водки и кончая коньяком.
Дежурный офицер представил меня помощнику командира полка подполковнику Васильеву — очень милый офицер. Взяв меня под руку, он провел к закусочному столу и сказал, что он не считает своим правом знакомить меня с офицерами полка, эта честь принадлежит командиру полка. Мы выпили по рюмке водки и приступили к закускам, как раздалась команда: «Господа офицеры!». Все замерло, вошел командир полка и очень мило сказал: «Господа офицеры, прошу не беспокоиться», — и прямо пошел к нам. Поговорили о всяких пустяках и он, выпив четыре рюмки водки одну за одной, пригласил нас всех к обеденному столу. Все заняли свои места, кроме меня и командира полка, который указал мне место рядом с ним.
Первый тост за адмирала Колчака, а затем он представил меня как вновь прибывшего после ранения офицера и, повернувшись ко мне, сказал:
— Рад вас иметь в нашей офицерской семье 49-го Сибирского полка. Милости просим, господин капитан. — С этими словами все офицеры поднялись и, как один, повторили: «Милости просим!» [56]
Обед был простой, но очень вкусный, а особенно мне понравились «биточки в сметане». Я спросил моего соседа поручика:
— Откуда вы достали такого хорошего повара?
— О, — сказал он, наш чародей командир полка достал его из города Омска, из самого лучшего ресторана. Ведь он имеет колоссальные связи в Омске и женат на дочери Военного министра.
После обеда почти все офицеры полка остались в столовой, но я устал и незаметно вышел и тихонько поплелся домой. Ночь была лунная и очень теплая. Неожиданно мною овладела грусть... какая-то неясная... но тревожная... Вспомнились наши бои и теперь... какая разница!.. Что-то неправильно... болит мое сердце за наших добровольцев.
На следующий день командир полка вызвал меня в штаб полка и предложил мне поехать с ним и посмотреть на учение полка. Конечно, я с радостью согласился. То, что я увидел, — я не мог поверить моим глазам: громадное поле было покрыто маршировавшими стрелками, я такого количества солдат давно не видел. Я обратился к командиру полка и спросил его:
— Сколько же штыков в дивизии? — Он сразу не ответил, а подумав, сказал:
— Больше 13 тысяч штыков.
Я только мог покачать головой, а мысль сразу пробежала в моей голове: «А что бы было, если бы эту силу бросили нам в начале Гражданской войны? Я бы не сидел в дер. Берске, а был бы давно в Москве». Полковник М.[оисеев] также сообщил мне по секрету, что наша дивизия будет принадлежать к Новой Гвардии и шефом ее будет адмирал Колчак. Она будет брошена в бой только тогда, когда наш фронт попадет в критическое положение, чему он совершенно не верит, так как Красная армия разбита и наши доблестные части гонят ее к берегам Волги.
Через несколько дней меня снова вызвал командир полка, который с улыбкой встретил меня и провел в свой кабинет.
— Итак, господин капитан, ваша краткая записка вернулась и, конечно, все в порядке, но почему вы не сообщили, что вы имеете и другие боевые ордена, кроме Владимира 4-й степени?
Я замялся и сказал, что я думал, что для настоящего времени Владимир 4-й степени будет достаточен.
— Потрудитесь, господин капитан, все исправить, так как ваша краткая записка будет служить вашим законным послужным списком. Кроме того, я получил письмо от вашего бывшего начальника дивизии генерала Сахарова, в котором он дает вам аттестацию как блестящего строевого и боевого офицера. Я ему, конечно, отвечу и поблагодарю его. Итак, господин капитан, я вас назначаю командиром 1-го батальона, я уже сообщил временному командиру капитану Иванову о моих перемещениях и прошу вас принять батальон завтра же, о чем письменно донести. Капитан Иванов отличный офицер и будет вам хорошим помощником по батальону.
Я поблагодарил и быстро пошел к себе на квартиру. Я много раз встречался с капитаном Ивановым, и он произвел на меня очень хорошее впечатление. Придя на квартиру, я срочно послал в дружеской форме записку капитану Иванову с приглашением прийти ко мне на чашку чая. Мы долго с ним сидели и разговаривали о батальоне и его подготовке к бою. Я ему сразу же сказал, что то, что я видел на учении батальона, я совершенно не одобряю и, конечно, срочно изменю.
— Вот что я хочу: как можно меньше времени на ненужную маршировку с перестроением и на произведение отдания чести и т. д. Главное, что я хочу видеть в батальоне, — это стрельбище, рассыпной строй, удар штыком и полевые занятия.
— Капитан Иванов замялся, а потом сказал мне:
— Как жаль, что вас не было раньше, я с вами, Федор Федорович, согласен на все 100 процентов, а также я знаю, что наши офицеры будут также этому рады. Я, как временный командир батальона, ничего не мог сделать. Командир полка настаивал и требовал этой рутины учения.
Мы условились, что я приму батальон завтра в 9 часов утра. Перед его уходом к нам вошла моя соседка Ольга Степановна Макарова и, увидя у меня офицера, смутилась и сказала мне, что зайдет позднее. Я представил ей капитана Иванова, который просил ее остаться, так как он должен идти в батальон.
Настало утро, я быстро выпил чашку чая и направился к батальону, который уже был выстроен и ждал моего прихода.
С моим появлением раздалась команда: «Смирно! Для встречи командира батальона слушай — на караул!» Тысяча штыков блеснули в лучах солнца и замерли. Капитан Иванов подошел ко мне с рапортом, я пожал ему руку и мы совместно начали обходить батальон. За долгое время я впервые видел передо мной действительно кадровую воинскую часть. Я здоровался с каждой ротой в отдельности, а капитан Иванов представлял мне офицеров батальона, их чины и занимаемую должность. После смотра я обошел казармы, а также и кухню батальона.
Собрав всех офицеров (их было 18) в канцелярии батальона, я сообщил им, что капитан Иванов назначается моим помощником, а также и моим заместителем с исполнением обязанностей командира 1-й роты. После официальной стороны я пригласил всех офицеров в наше собрание, где мы съели дежурное блюдо «голубцы» и дружно беседовали. Я им описал несколько боев с красными, и они меня расспрашивали о всей пройденной Гражданской войне. Настроение у меня чудное. Впереди много работы, и единственное мое беспокойство — боюсь, что не так много осталось времени перед уходом на фронт.
Несмотря на уверения командира полка, что мы, может быть, совсем не пойдем в бой — гвардия, мол, — я в это не верю.
По моему вызову явились все три командира рот. Я подробно объяснил им, что я изменяю всю программу обучения стрелка в моем батальоне. Как можно меньше внимания на всякие маршировки и т. д. и начать обучать стрелка полевой и боевой обстановке — рассыпной строй, удар штыком и т. д., а главное — стрельба. «Я дам вам письменно изложенную мною программу». [57]
На следующий день я был на стрельбище и пришел в ужас — это было ниже всякой критики. Немедленно приказал начать одиночное обучение, наводку со станка, и приказал капитану Иванову водить поротно на стрельбище не меньше, чем три раза в неделю.
Работа закипела с утра и до вечера. Предупредил г.г. офицеров батальона не задерживаться в собрании, а отдавать их время на беседу со стрелками. На этих днях дежурный офицер, при обходе ночью помещения рот, был демонстративно освистан и с верхних нар были брошены грязные тряпки прямо в его лицо. Это меня очень обеспокоило и я вызвал снова командиров рот и сказал им, что я думаю и даже уверен, что среди наших стрелков появились большевистские агитаторы. Угрозами ареста и даже расстрела этому не помочь, а этих агитаторов надо выловить.
— У каждого из вас, господа ротные командиры, найдутся верные вам стрелки, вот их-то и нужно завербовать как секретных агентов и узнать, что делается в ротах.
Все, конечно, согласились со мной, но вопрос — где найти таких преданных и верных стрелков. Капитан Иванов сразу же заявил, что у него такие есть и они срочно приступят к этому.
Батальон ходит на стрельбища, усердно проходит наводку со станка и результат поразительный в лучшую сторону. Командиры рот по моему приказу набили мешки сеном и повесили их для удара штыком, и стрелок с яростным «ура» бросается на это чучело. Кроме того, стрелки проходят штыковой бой — «удар направо», «удар налево», «удар кругом» и «отбей шашечный удар с лошади».
Командир полка приехал смотреть мой батальон, просил меня не останавливать ученье и спросил, где же одна рота. Я ответил, что на стрельбище.
— Я слышал от подполковника Васильева, что вы круто изменили программу обучения?
Я ответил, что я обучаю батальон к предстоящим боям и обращаю самое серьезное внимание на это, но, конечно, не забываю и маршировку и строй. Он долго смотрел на штыковой бой палками и удар штыками, затем он с улыбкой сказал мне, что ему кажется, что я на правильном пути.
— Продолжайте, господин капитан, я с вами согласен. — Пожав мне руку, он спросил меня: — Почему я редко вижу вас и ваших офицеров в Собрании?
Я с улыбкой ответил, что у меня не хватает времени, а мои офицеры так устают, что еле добираются до кровати.
Полковник М.[оисеев] — чудный человек, дивный гвардейский офицер и я его очень уважаю, но, к несчастью, я думаю, что он алкоголик и все время под влиянием алкоголя, и я боюсь за него в боевой обстановке. Много он пережил. Весь он израненный и раны его тяжелые мучают его, а в этом и есть причина алкоголя. Однажды он делал смотр полку, прискакал верхом на лошади, хотел что-то сказать, но упал с нее. Это произвело на меня очень тяжелое впечатление.
Я приступил к беседам с г.г. офицерами батальона. Ни у одного из них не было опыта в Гражданской войне и, между прочим, начиная с начальника дивизии, среди всех офицеров полка я был единственный, который имел боевой опыт Гражданской войны. Вся дивизия, то есть ее состав, были мобилизованы, включая и большинство офицеров, которые после Германской кампании осели и занялись другой работой, обзавелись семьями и, конечно, без особого удовольствия явились на призыв.
Вот что является одной из самых главных причин трагедии 13-й Сибирской дивизии.
Кроме того, подготовка полка, а я думаю — и других полков, к боевым операциям была ниже всякой критики. Все внимание было обращено на маршировку, парады и т. д. (в этом сказывалось то, что полковник М.[оисеев] мне по секрету сообщил). Офицерский состав, проведя несколько часов со стрелками, оставлял роты на фельдфебелей, а сами спешили в Офицерское собрание, где проводили очень много времени и шли домой, не зайдя даже к своим стрелкам.
Таким образом, стрелки жили своей одинокой жизнью, конечно, очень скучной, и для большевистских провокаторов было открытое поле, так как свернуть молодого сибиряка было для них очень легкой работой.
Как-то капитан Иванов просил меня срочно придти в 1-ю роту. Войдя в помещение роты и приняв рапорт дежурного по роте стрелка, я увидел трех солдат под конвоем. Капитан Иванов сообщил мне, что это пойманные большевистские агитаторы, которые были выловлены в его роте, и спросил, что я прикажу с ними делать.
Конечно, если бы это было на фронте, то я сразу бы их ликвидировал, ну а теперь должен был сообщить командиру полка, который просил меня прислать их в штаб полка, а оттуда их направят в штаб дивизии. Когда мы остались одни с капитаном Ивановым, то я поблагодарил его за быстрый результат и сказал ему, что больше агитации в его роте не будет, так как если там и остались из них кто-либо, то они побоятся открыть рот, зная, что их «товарищей» предали, а кто — они не знают. Самый верный способ.
Через несколько дней командир 3-ей роты штабе капитан Хвостов сообщил мне, что у него арестованы два стрелка за большевистскую агитацию. Их также отправили в штаб дивизии. Затем и капитан Петров сообщил, что у него во 2-й роте выловлен один агитатор, и я и его отправил в штаб полка.
Время шло и мой батальон был в работе с утра до вечера и я думал, что он готов к бою в любое время. Мои офицеры батальона больше не засиживались в собрании, а все свободное время проводили в беседах со стрелками. Очень часто они меня просили познакомить их с тактикой Гражданской войны. Я им мог только указать, что Гражданская война — это полевая война. Сплошного фронта не существует, всегда есть и будут прорывы между боевыми частями и связь держится телефоном и разведкой. При всех обстоятельствах надо считаться с очень важным фактом, что успех в боевой операции — это не количество, а качество стрелка и его подготовки к бою-
Командный состав, начиная с командира роты, должен проявить собственную инициативу в зависимости [58] от сложившейся обстановки, не нарушая общей боевой операции. Все операции, как наступательные, так и оборонительные, базируются на охвате флангов и тыла противника. Резерв, которым можно нанести удар противнику при наступательном, а также и оборонительном движении, имеет большое значение.
Капитан Иванов передал мне просьбу офицеров батальона объяснить им хоть один бой, в котором я участвовал. Я с большим удовольствием согласился.
Начал с того, что, прибыв в г. Казань, я вступил в секретную офицерскую организацию. Какими-то предателями она была выдана ЧК, и начались аресты и расстрелы. Я с двумя друзьями офицерами удачно скрылись в Жигулевских горах и, холодные и голодные, бродили до тех пор, пока не наткнулись на отряд поручика Вотягина, имя которого было грозой для комиссаров — за его голову ЧК предлагала 5.000 рублей золотом.
В прошлом он был учителем в г. Свияжске. Большевики убили его жену и двух детей, и с тех пор он ушел в подполье. Будучи охотником и рыболовом, он знал всю местность отлично и, не задерживаясь в одном районе, был все время в движении и появлялся там, где его не ожидали. На чекистов он навел панику, ловя их в сельских и деревенских учреждениях и нападая на спящих чекистов карательных отрядов. Он был рожденным вождем партизан.
В плен он не брал, объясняя, что возиться с ними у него нет возможности, а оставить их живыми — они будут продолжать свою гнусную работу. Мы, три офицера старше его в чинах, с большим удовольствием подчинились ему. При взятии г. Казани, наши партизанские отряды ударили в тыл красным, помогая добровольцам полковника Степанова войти в город. В этом бою поручик Вотягин был тяжело ранен из пулемета. Умирая, он дал мне небольшую коробочку и просил передать его сестре, адрес которой был в коробочке. Позднее я открыл ее. Там лежал офицерский Георгиевский крест 4-й ст., о котором он никогда нам не говорил. После долгих розысков я нашел его сестру. Оба мы поплакали о потере такого чудного человека и доблестного офицера.
Я перешел к описанию моего первого открытого боя с большевиками.
Наш партизанский отряд разошелся по отдельным частям. Я лично забежал поцеловать маму и брата Георгия с его семьей, а после пошел, согласно приказа полковника Степанова, в здание военного училища, где сформировались офицерские роты. Я вступил рядовым офицером в 1 -ю роту, которой командовал доблестный офицер Гвардии полковник Радзевич. При упоминании его имени я неожиданно услышал голос командира полка, который незаметно вошел во время моей беседы с офицерами. Подернувшись к нему, я подал команду: «Господа офицеры». Все встали, он подошел ко мне и просил извинения, что перебил меня, что он хочет сказать, что полковник Радзевич его большой друг, с которым он совместно служил Лейб-гвардии в Семеновском полку. «Пожалуйста, продолжайте, я также останусь и буду слушать вас».
Наш первый бой был перед дер. Услоны (на противоположном берегу Волги). Офицерская рота в 280 штыков при 4 пулеметах «Максим» ночью шла на погрузку на пароходы. Всюду тишина, слышен только отчетливый шаг роты. Кто-то, открыв окно, кричал нам: «Храни вас Господь», многие крестили нас и желали победы.
Буксирный пароходик мог погрузить только одну четвертую часть роты. Полковник Радзевич заявил капитану буксира, что сажает по полроты на каждый рейс. Офицеры, как комары, облепили пароходик, и он тронулся. Перешла и вторая полурота... У нас была боевая задача захватить Свияжский железнодорожный мост.
Рота, свернувшись в походную колонну, с походной заставой и дозорами, тронулась в направлении ближайшей деревни от Услона, где мы должны были остановиться на дневку. Неожиданно раздалась стрельба из нашей заставы. Посланный офицер сообщил, что застава натолкнулась на разведку противника. Полковник Радзевич приказал прибавить ходу. Уже совсем рассвело, когда мы поднялись на возвышенность, окружающую деревню, расположенную в котловине.
Начальник заставы доложил, что деревня занята матросским отрядом, судя по курткам разведки. Раздался злобный смех среди офицеров: «Так вот они где! Придется поковырять эту сволочь!».
Командир роты после исследования позиции приказал 1-му взводу рассыпаться и хорошо окопаться, половине 2-го взвода скрытно добраться до густого кустарника, а другой половине — так же скрытно добраться до оврага. Таким образом, они подставляли оба фланга противника под удар.
Я лежал в цепи, а рядом со мной справа был подполковник, а слева штабс-капитан, недалеко от меня окопался пулемет. Полковник Радзевич строго приказал не открывать огня без его свистка.
Долго дожидаться не пришлось. Я ясно видел, как строились матросы и как они, развернувшись в цепи, пошли на сближение с нами. Цепи, очень густые (их было три), заполнили все расстояние между нами и деревней. Матросы шли с пением, как на параде. Все ближе и ближе... уже видны очертания лиц... но свистка еще нет. Штабс-капитан слева от меня привлек мое внимание на огромного роста матроса, который все время грозился кому-то, может быть нам, а может быть и своим. «Господин капитан! Давайте возьмем его на мушку и уложим в первую очередь!» Я согласился и мы старались не потерять его. Матросы уже не идут, а с криком «Ура!» приближаются к нам. Мы ясно слышим, как они кричат: «Сдавайся, корниловцы!». Резкий свисток — и рота опоясалась огнем. Четыре пулемета, как швейные машины, безостановочно застучали. Первые ряды были скошены и наш «большой» матрос как-то неестественно перегнулся и упал. Матросы перегруппировались и снова пошли на нас. Приказ по цепи — быть готовыми принять их в штыки, резервный взвод влился в наши ряды и мы с громким ура пошли на них; еще бы один момент и мы вступили бы в штыковой бой, но в это время на противника обрушились наши два полувзвода с левого и правого фланга. Матросня попала в западню и с колоссальными потерями в панике бросилась обрат[59]но в деревню, но очень немного дошло их до деревни. Все поле было покрыто черными тужурками. Остановить нас было очень трудно, мы сидели на спинах в панике бегущих матросов и на их спинах ворвались в деревню. Но здесь нас ждал сюрприз. Мы не знали, что Московский отряд коммунистов находится в деревне. С жаром, под их огнем мы пошли в штыки, сбросили их с их позиций и погнали с остатками матросов к станции Свияжск. Пленных мы не брали. Жаль, что не было кавалерии, а то мы могли бы захватить и самого Троцкого, который удрал от нас, перед самым нашим носом, со станции Свияжск.
Первый наш бой! Какой успех! И все мы знали, что в этой победе мы должны быть благодарны полковнику Радзевичу. Какой он храбрый и в то же время спокойный... дивный командир, чудный офицер. Потери у нас незначительны, и те мы получили от Московского отряда. Крестьяне говорили, что мы их фактически уничтожили. Когда они пришли в деревню, они орали, что перебьют всех «корниловцев», а как начали удирать, так штаны забыли надеть. «Ну и побили же вы их!».
Я также рассказал своим офицерам, что вскоре мы имели серьезный бой с латышской дивизией, которую мы совместно с 1-м Чешским полком полковника Швец, разбили и вывели из строя на долгое время.
— На этом я кончаю мою беседу с вами и благодарю вас, господа офицеры, за внимание, которое вы мне оказали.
Командир полка подошел ко мне, крепко пожал мне руку и, не говоря ни одного слова, пошел к выходной двери, но прежде, чем открыть дверь, он громко сказал:
— Благодарю вас, господин капитан!
Мои офицеры также благодарили меня и говорили, что не знали о том, что я был в партизанском отряде и рядовым в офицерской роте. Они, конечно, знали, что я был в Волжской дивизии. Настроение у меня дивное, я вижу успех в моей работе, а впереди еще много работы.
Вскоре мы получили тревожную новость, что наш фронт прорван и наша армия отступает.
Наша дивизия в срочном порядке перебрасывается на фронт. Начались поспешные сборы полка, но это не мешало командиру полка поднимать с утра до вечера бокалы за победу... Беспокоюсь я за него... Что же будет с ним на фронте? И чем я могу помочь ему? Мне жаль его от всего сердца. Ведь он отдал все, что мог, на защиту Родины. Пять ранений — два очень серьезных, которые до сих пор не дают ему покоя.
Полк выступил с оркестром из деревни Берск. Удивительно красивая военная картина, когда 3 тысяч штыков, как на параде, начали свой марш. Посадка полка — на станции Новониколаевск. Эшелоны уже готовы. Меня удивило, что все вагоны были украшены ельником и портретами адмирала Колчака. Откуда они успели достать все эти украшения?
Одновременно с нами выходит из деревни Берск Ольга Степановна и также переселилась в г. Новониколаевск.
Мне хочется на этом остановиться и написать несколько слов обэтой чудной женщине. За это время мы стали с ней большими друзьями, но я был в нее влюблен и как можно было не влюбиться в нее? Мы с ней снова встретились в ледяной тайге при необычайных обстоятельствах.
Проходя, вернее проезжая на розвальнях — в то время мы уже не ходили — с 49-м Сибирским стрелковым полком, я случайно обратил внимание на одинокую повозку, которая стояла в стороне от дороги, без лошади, и я ясно слышал женский голос, который истерически умолял о помощи. Я спрыгнул с саней и подошел к ее саням и... о Боже! — это была бедная Ольга Степановна. Кто-то из солдат забрал ее лошадь и даже снял с нее шубу и оставил ее на верную смерть. О, как она обрадовалась, как она была рада видеть меня... Я сразу же пересадил ее в мои сани к старался успокоить ее, уверяя, что ничего подобного с ней теперь не случится. Она плакала и от холода вся дрожала. Я уговорил ее выпить разведенный спирт и укутал моим тулупом. Я имел бочонок спирту, который я украл (фактически не украл, так как спирт был наш, русский) у польского эшелона и когда они пробовали остановить нас, то я предупредил их, что открою огонь по эшелону.
Выпив спирту, она закашлялась от него и с улыбкой заснула. Она ехала с нашим полком до г. Читы, где она случайно столкнулась со своим мужем и мы расстались навсегда.
Долгие годы я помнил ее как самый счастливый момент в моей молодой жизни, который улыбнулся мне и исчез навсегда.
Перейду обратно к полку и его посадке в эшелоны. Посадка произошла быстро и наш полк с громким свистом паровоза двинулся к Омску.
В Омске сосредотачивалась вся наша дивизия и адмирал Колчак хотел посмотреть на нас, на его последнюю надежду... Наш полк проходил церемониальным маршем и получил особую благодарность от адмирала Колчака. После парада мы, т. е., все офицеры были приглашены в Гарнизонное собрание на обед, а стрелки получили по чарке водки и очень хороший обед со сладким от Адмирала Колчака.
После обеда начались тосты и я решил незаметно пойти к себе в эшелон. Подойдя к теплушкам 3-й роты, я услышал голос, который с яростью что-то доказывал стрелкам...
— Что же вы? Стрелять в своих же братьев будете? — и т. д. Я тихонько подошел к теплушке и увидел какого-то типа в солдатской грязной форме, который, размахивая руками, доказывал стрелкам, что их ведут на убой царские палачи-офицеры. «Товарищи! Придете на фронт и в первом же бою бросайте ваше оружие и переходите на сторону ваших братьев, которые сражаются за вашу свободу!»...
Я подумал, что если я его арестую сейчас же, то стрелки могут подумать, что я заткнул ему рот, а поэтому я быстро вскочил в теплушку. Все замерли и я с улыбкой обратился к этому типу и сказал, что то, что я слышал — это сплошное провокаторское вранье.
— А ну-ка, давай поговорим. Ты уверяешь моих стрелков, что большевики их братья. Значит, по-твоему вы[60]ходит, что 50 тысяч рабочих Ижевского и Воткинского заводов, которые восстали против этих «братьев», тоже царские палачи? — и начал приводить факт за фактом и, прижав его к стенке под громкий смех стрелков, наконец я его спросил:
— Ну, что можешь на это ответить? Не можешь, потому что ты провокатор!
Стрелки кричали мне: «Господин капитан, дайте его нам! На нашу расправу... туды и сюды его...»
Внутренне я торжествовал и, вызвав дежурного офицера, передал его в его руки.
Я предупредил дежурного офицера, что арестованный очень опасный большевистский агитатор и просил быть очень осторожным с ним и, если он сделает попытку к бегству, открывать по нему огонь. Не знаю, пробовал ли он бежать или нет, но дежурный офицер доложил мне, что он сразу же бросился бежать и он открыл огонь и убил его. Ну, туда ему и дорога...
Кончились банкеты, парады и т. д. и мы снова в вагонах и подъезжаем недалеко к фронту. Наступает экзамен на боевую способность и на верность. За мой батальон я не беспокоюсь, я в него верю, а вот другие два батальона вызывают у меня тревожное чувство. Ведь они продолжали маршировать и к боевым операциям, мне казалось, совершенно не подготовлены. Ну, это дело их, в бою увидим, кто был прав и кто неправ. Я молю Бога, чтобы все было хорошо и мы своей мощью 13 тысяч штыков сбили бы части красных.
Наш полк высадился и должен пройти от 30 до 40 верст к нашей позиции. После 10—15 верст я испугался, что приведу половину батальона. Проклятые английские ботинки натирали ноги до крови и стрелки садились в стороне от дороги и отказывались идти. Я вызвал капитана Иванова и просил его взять 2—3 стрелков, отправиться с ними в ближайшую деревню и через старосту мобилизовать 15—20 подвод, что он и сделал. Мы быстро посадили их на телеги, а на свободные я сажал по очереди других стрелков и, таким образом, сохранил почти весь батальон.
Полк подошел близко к фронту. Был слышен пулеметный и ружейный огонь и изредка бухала чья-то пушка. Полк расположился на окраине леса, лицом к невидимому противнику. Пришли кухни и стрелки сразу же повеселели. Приказ — костров не разводить. Тут же мы и ночевали, а утром командир полка вызвал к себе всех командиров батальонов и, развернув карту, указал общую операцию полка. «Впереди нас, — говорил командир полка, — «красные, которые окопались». Он указал на карте, где их линия. «Мы от них в полутора верстах. Эту позицию я решил взять всем полком и когда мы их собьем, то начинаются отдельные боевые задачи каждого батальона. Штаб полка будет находиться у мельницы, 1-й батальон идет на занятие деревни (названия не помню), после занятия донести мне и ждать дальнейших распоряжений.''
Для двух других батальонов была задача перехватить дорогу и занять большое село севернее меня, в 6—7 верстах и держать связь конной разведкой. Слева от меня находилась какая-то конная часть, которая свяжется со мной. Я был немного смущен, что в боевом приказе не было указано полкового резерва.
Итак, командир полка вызвал оркестр и, обнажив свою шашку, развернул полк в цепь и во главе полка пошел в атаку. Картина, действительно, изумительная, когда 3 тысячи штыков, как на параде, с музыкой пошли вперед. Красные открыли ружейный огонь, но не выдержали и оставили свою первую позишио. С этого момента батальоны пошли выполнять данные им боевые задачи.
Оставив две роты в резерве, я 3-ю, поручика Хвостова, бросил вперед. Рота наступала очень быстро, но под огнем противника залегла в полутора верстах от деревни. Я срочно выслал полуроту справа и полуроту слева с задачей обойти фланги противника, о чем донести мне и ждать моей фронтовой атаки и только тогда обрушиться на красных, как на левый, так и на правый фланг, 1-я рота в резерве. Я слышал сильный артиллерийский огонь справа, это наши батальоны вступили в бой.
Через некоторое время я получил донесение от обеих обходных колонн, что они выполнили свою задачу и ждут нашей атаки. Я подвел 1-ю роту ближе к 3-й роте и пробовал связаться по телефону с командиром полка, но телефонная линия, видимо, порвана. Тогда я послал конного с донесением командиру полка, что я перехожу в атаку.
С криком «Ура!» мы бросились в штыки. Сильный огонь из пулеметов и винтовок наносил мне большие потери. Но в это время мои обходные колонны обрушились на фланги и тыл красных. Огонь сразу прекратился и красные бросились назад в деревню, но там их также встретили огнем наши обходные колонны. Побросав винтовки и подняв руки, они кричали: «Не бей! Мы мобилизованы!»
Деревня взята. Я должен получить от командира полка следующую боевую задачу, но пока еще не имею. Выставив заставу, я дал отдых стрелкам. Пленных около 300 человек я решил их загнать в скотню и поставить охрану.
Я давно выслал конную связь к нашим батальонам, но их до сих пор нет. Слева должна быть казачья связь, ее тоже нет. Что-то странное и тревожное творится вокруг. Была артиллерийская стрельба, но ее больше нет...
В это время с полного карьера влетает конный, посланный мною с донесением командиру полка, и докладывает, что штаб полка ушел, а на его месте красные, которые обстреляли его. Это меня очень обеспокоило. Еще хуже, когда вернулись посланные для связи с нашими батальонами, которых они не нашли и также были обстреляны красными. Что-то случилось очень скверное и для меня ясно, что мы окружены. Но с 900 штыками и с 7-ю пулеметами я уверен, что мы пробьем окружение. Терять времени нельзя. Сперва развязаться с пленными. Собрав их вокруг себя, я сказал им, что они имеют два выхода: или разойтись по домам, или же желающие могут вступить в наши ряды. 40 человек изъявили согласие остаться с нами и в недалеком будущем показали себя отличными боевыми солдатами.
Впоследствии я узнал, что наши два батальона, попав под сильный огонь артиллерии красных и не выдержав атаки, подняли руки и многие офицеры были ими [61] убиты. Командир полка думал, что то же случилось и со мной. Конечно, это не есть оправдание уйти и не сообщить мне. Он был смещен с командования полком, в котором остался лишь один мой батальон.
Я потерял в этом бою 45 стрелков, из них убитых 12 и раненых 33. Офицеров убито 3 и ранено 5; все раненые офицеры остались в строю, за исключением прапорщика Мельникова 3-й роты, раненого в живот. Убитые офицеры: Командир 3-й роты поручик Хвостов, штабс-капитан Лаптев и поручик Зеленков. Царство им небесное, были доблестные офицеры. Я похоронил всех стрелков на деревенском кладбище, а всех раненых посадил на телеги, туда же и тела трех убитых офицеров. Я вызвал 3 командиров рот и объяснил наше положение и просил их не беспокоиться: хоть мы и окружены, но с нашими 900 штыками мы разорвем любое окружение. Я развернул карту и указал, куда я направляю удар, а после прорыва мы идем к железной дороге в надежде по пути встретить любую нашу часть, от которой получить ориентировку.
Наши стрелки вели себя в бою с доблестью и перехода к красным не было ни одного случая, что мне было радостно чувствовать — ведь это мое воспитание...
Даю приказ: 1-я рота идет в авангарде (я считал ее лучшей из батальона) с заставой и дозорами и с приказом капитану Иванову действовать решительно, если встретятся какие-либо препятствия со стороны противника. 2-я рота в арьергарде с отходящей сильной заставой и дозорами. Весь обоз с ранеными по середине батальона. Наши санитары выбились из сил, но я на это не обращаю внимания. Авангард в составе 1-й роты вошел в бой с красными. Я послал в помощь полуроту 3-й роты и приказал немедленно очистить путь, что 1-я рота быстро исполнила и в штыковом бою отбросила противника.
Путь свободен, и батальон пошел вперед. Началась стрельба в нашем тылу и я получил от командира 2-й роты паническое сообщение, что красные массой наступают на него.
Взяв моих пленных красных, я пошел в арьергард и приказал командиру роты начать контратаку. Он что-то замешкался, и я ему сказал, что смещаю его с должности командира роты и, подняв стрелков, сам повел их в атаку. Мои пленные были выше похвал и, перегнав стрелков 2-й роты, пошли в атаку первыми. Красные отошли, но надолго ли?
Командиром роты я назначил штабс-капитана Крац и сказал ему во что бы то ни стало сдерживать красных. Он ответил, что сделает все, что в его силах. Мои пленные потеряли 6 своих стрелков, всех ранеными. Разведка батальона подходит к мельнице, где был раньше штаб полка. На пути нашего отступления мы наткнулись на группу стрелков 70—75 чел. — это были остатки от 2-го и 3-го батальонов нашего полка при 4 офицерах и 2 английских орудия с полным составом прислуги. Командир батареи подполковник Смоленков, у него достаточное количество снарядов.
Я срочно влил остатки стрелков двух батальонов в отряд пленных, и таким образом у меня образовалась довольно крупная 4-я рота в 100—115 штыков. Я вызвал из первой роты подполковника Жейкова и назначил его командовать этой ротой, которую мы называли «Особая», без номера.
У всех этих стрелков было паническое настроение и они были очень счастливы встретиться с нами. Один из офицеров не выдержал и заплясал от счастья... и жал мне руку. Одновременно я предложил командиру батареи войти в мое подчинение и объяснил ему обстановку. Я отозвал в сторону офицеров 2-го и 3-го батальонов и командира батареи и спросил: «Что же случилось, в конце концов?»
Стрелки 2-го и 3-го батальонов, попав под сильный огонь артиллерии, когда пошли в атаку, перешли на сторону красных, убив многих своих офицеров и многих захватив с собой в плен. Командир же батареи сказал мне, что такого безобразия он никак не мог ожидать, все бросили его и он блуждал со своими орудиями без охранения, в надежде встретиться с нашими частями. «Слава Богу, что встретились с вами, господин капитан», — сказал он. Я просил их не говорить об этом с моими стрелками.
Первая авангардная рота вступила в бой у мельницы, где раньше был наш штаб полка. Тут мы встретились с упорным противником и 1 -я рота залегла под сильным ружейным огнем. Я бросил в помощь капитану Иванову другую полуроту из резерва и просил командира батареи встать на позицию и открыть огонь по мельнице.
В это время раздалась стрельба в нашем тылу и командир 2-й роты донес, что на него снова нападают большие силы красных.
1-я рота с резервом бросилась снова в штыки и с помощью артиллерийского огня заставила красных отойти, а затем обратиться в паническое бегство. Путь открыт. Надолго ли? Я взял «Особую» роту и пошел с нею в арьергард, мы перешли в контратаку и также отбросили красных. Батальон быстро отходит. Я снова имею 3-ю роту и «Особую» в моем резерве. Я сменил 1-ю роту, так как она была все время в боях, и взамен выслал из резерва 3-ю роту. У нас есть потери убитыми и ранеными. Я потерял еще 3 офицеров, 2 — из 1-й роты и 1 — из 2-й, все ранены, один тяжело в грудь. Доктора нет, а что санитары могут сделать?
Наступила ночь. Окружив себя со всех сторон охранением, поставив орудия в центре, батальон сразу же заснул крепким усталым сном, слышны были лишь стоны раненых... но что я мог сделать?
Рано, чуть занялась заря, я поднял батальон и мы тронулись в наш неизвестный путь. Все мои стрелки и офицеры голодные, и я решил выслать моих последних конных разведчиков в направлении железной дороги (командир полка по неизвестным нам причинам забрал от каждого батальона конную разведку и оставил для нас по 5—6 конных). Через полчаса они вернулись, будучи обстреляны. Значит, мы еще не вышли из окружения. Тем же порядком мы двинулись вперед. Вышли из леса и перед нами было большое открытое поле, а на другой стороне этого поля снова был лес.
Наша дорога шла через эту открытую местность. Как только батальон полностью втянулся в это открытое поле, с нашего левого фланга появилась громадная [62] масса — лавы конницы, как черные тараканы; они начали сперва шагом, а затем перешли на рысь.
Я приказал быть готовыми к отражению конницы — 1-й и 2-й ротам встать в первую линию, 3-й роте — продолжать охранение нашего тыла, и «Особой» роте — быть в моем резерве. Каре я пока не ставил, так как хотел убедиться, куда противник решил нанести свой удар.
Мои стрелки отлично знали строй против кавалерии и я о них не беспокоился. Два орудия встали позади первой линии и в любую минуту могли выкатиться вперед, т.е. в ряды 1-й и 2-й рот; все наши пулеметы были готовы и заняли позиции — три в первой линии и по два на флангах. Лава кавалерии перешла в карьер.
Команда: «Против кавалерии! Стройся!» — и, как на учении, роты построили каре. Все ближе... и ближе. Я все еще выжидаю и, допустив их на короткую дистанцию, командую: «Огонь!» Два орудия били на картечь и первая лава конницы была сметена, а другие бросились назад и, перестроившись, снова пошли в атаку, но их постигла такая же участь, как и первых. Было страшно смотреть, как орудийный огонь взрывал людей и лошадей... Все перемешалось в кучу лошадей и людей и на этом их конная атака захлебнулась. Стрелки бросились ловить лошадей. От раненых кавалеристов мы узнали, что это был особый конный ударный отряд в 600 сабель.
Что мне делать с ними? Большинство мобилизованы. Приказал санитарам взять их с поля и на опушке леса санитары постарались перевязать многих из них. Красные придут и позаботятся о них, а у меня нет времени заниматься ими. Батальон свернулся и тем же порядком двинулся вперед. Наша конная разведка натолкнулась на кухни этого особого конного отряда, их было две, полные щей и вареного мяса с гречневой кашей, а также масса хлеба. Радости было много и я решил задержаться и накормить стрелков. Это заняло у меня около полутора часов и я стал беспокоиться, что красные снова преподнесут нам сюрприз, — надо двигаться. Кухни мы не оставили, а взяли с собой, думая, что могут пригодиться в будущем.
С командиром батареи у нас были самые дружеские отношения. Он кадровый офицер, с больших опытом Германской кампании, и все время преподносил мне комплименты о том, как я умело распоряжаюсь боем, что все офицеры и стрелки в восхищении от меня и т. д. Эти комплименты всю мою жизнь смущали меня, я почему-то их не переношу...
Мы очень много рассуждали о причинах гибели полка и он удивлялся, как я мог сохранить батальон, ведь этот батальон был укомплектован такими же стрелками, как 2-й и 3-й батальоны. Как же так случилось? Я ему подробно все объяснил и он только грустно вздохнул и покачал головой.
Мы идем и никакого сопротивления со стороны противника нет, видно, они получили хороший урок... Мои стрелки поймали 12 лошадей с седлами и я решил их влить в конную связь, а для этого мы выбрали 12 стрелков, которые ездили верхом раньше. Я взял из 2-й роты прапорщика Норкина, который был вольноопределяющимся в 5-м уланском Литовском полку, и приказал ему привести команду в порядок. Шашек была взято масса от убитых и раненых красных.
Наконец — радость: наш разъезд встретился с конной разведкой Уральского или Уфимского (не помню) полка. Перейдя их линию обороны, мы были встречены с большим удивлением, когда они увидели стройные ряды 900 штыков — сибирцев. Спрашивали — какая дивизия?. И когда наши стрелки ответили, что это 1-й батальон 49-го Сибирского стрелкового полка, они кричали:
«Врешь, сибиряк, таких батальонов нет!»
Я начал рызыскивать штаб дивизии и после долгих поисков я нашел начальника дивизии. Рапортую, что 49-го Сибирского полка 1-й батальон выбрался из этой каши, и что он прикажет, как поступить дальше?
Он спросил меня: «Сколько штыков вы вывели?» — Я ему отвечаю, что около 900 штыков. «Прежде всего я вас благодарю за доблестную работу, господин капитан, и назначаю вас командиром 49-го Сибирского стрелкового полка. Остатки от двух батальонов и от двух полков вольются в ряды вашего полка. Сдайте всех больных и раненых в санитарный поезд, который будет ожидать на разъезде около деревни».
Я ему ответил, что 70 штыков из двух батальонов я уже влил в наш резерв. Он также сообщил мне, что у него есть до 300 штыков — остатки 50-го и 51-го полков. «Отходите в деревню (не помню названия), я даю вам 5 дней отдыха».
Таким образом я имел полк больше 1200 штыков, которые я разбил на три батальона, назначив лучших офицеров на должности батальонных командиров.
На этом я кончаю описание трагедии 13-й Сибирской стрелковой дивизии.
В будущем мой полк принял тяжелые бои и под Курганом во встречном бою наш полк разбил 318-ю советскую дивизию, забрав в плен около 600 человек, 5 орудий с полной упряжкой, полевой санитарный отряд с двумя докторами и 7-ю сестрами милосердия.
За этот бой генерал Зощенко представил меня к Георгиевскому кресту, но получить его я не смог, так как началось полное отступление нашей армии. Хотя я имел от генерала Зощенко официальный документ о представлении меня к Георгиевскому кресту и я могу считать, что я его получил, но этого для меня не было достаточно, и я никогда не представлял себя как Георгиевского кавалера. Какая-то судьба преследовала меня с Георгиевскими наградами. В Германскую кампанию я был представлен к Георгиевскому оружию, но взамен получил Владимира 4-й степени.
С 49-м Сибирским стрелковым полком я прошел все бои, включая «Ледяной» Сибирский поход. Состав полка таял и от тысячного состава оставалась третья часть. В бою под станцией Зима я потерял лучшего офицера и друга капитана Иванова, он был убит в атаке с Воткинской дивизией на станции Зима. Я пришел в г. Читу с 200 стрелками и с массой больных сыпным тифом. Офицерский состав был в количестве 22 человек.